Служение искусству

Маквала Касрашвили

Уход Евгения Нестеренко – огромная утрата для мирового оперного искусства. Всех нас шокировала эта ужасная новость. Еще в январе он был в прекрасном настроении, строил планы.

Последний раз мы виделись примерно два года назад, когда он приезжал проводить мастер-класс для артистов Молодежной оперной программы Большого театра – потрясающе работал с молодыми певцами! Все они были влюблены в него, ведь он не просто мог поделиться секретами своей безупречной техники, он был интересен им как масштабная личность.

Мы вместе пели в спектаклях, записали на фирме «Мелодия»  оперу Рахманинова «Франческа да Римини», в концертах неоднократно исполняли, например, Мессу Россини, 14 симфонию Шостаковича. С самого начала служения в Большом театре я много слушала его, он потрясающе пел партию Бориса Годунова. Я помню его Руслана в феноменальном спектакле Покровского. Каждый раз, когда он выходил на сцену – происходило откровение, он никогда не повторялся, всегда привносил что-то новое своим талантом.

Мы дружили с его женой, потрясающей Катей, которая была его ангелом-хранителем. Катю все обожали, я никогда не видела на ее лице чего-то отрицательного, она всегда радовалась, была внимательна ко всем друзьям, ходила на все наши спектакли и концерты, болела за нас. Мы сблизились в начале восьмидесятых, в Савонлинне на постановке оперы «Дон Карлос», где Женя пел Филиппа, а я Елизавету. Катя каждый спектакль записывала на магнитофон. Я бывала у них дома, где всегда царила чудесная обстановка. Когда она ушла из жизни, для нас это была большая потеря, а для Жени – потеря абсолютно невосполнимая. Теперь они вместе, и я надеюсь, что прощание в России пройдет на должном уровне. Евгений Нестеренко, а не те, кого на Центральном телевидении каждый день называют звездами, – гордость нашей страны и всего мира.

Александр Ворошило

Впервые я услышал Евгения Нестеренко в 1970 году на Конкурсе Чайковского, причем по телевизору. Услышал и думаю: надо же, какой способный человек – именно такое ощущение у меня осталось на всю жизнь. В моем понимании он был уникумом. Нестеренко использовал свой голос на 1000 процентов – минимум! Я помню его Базилио в «Севильском цирюльнике», там не то что шаг, каждый полушаг был выверен. Он приходил на репетицию, и у него всегда все было готово, поскольку в жизни для него не существовало ничего важнее искусства.

Может быть, Евгений Евгеньевич не обладал темпераментом Елены Образцовой, может быть, у него не было страсти Владимира Атлантова, но была абсолютная выверенность. Я бы его назвал «ученый пения». Так он достигал глубины, это доходило до слушателя. Он умел убедить всех в своей правоте, что музыка должна звучать именно так, как он поет. Он откликался на режиссерские решения, творчески их переосмысливал, предлагал свое – доходил до сути, а это очень непросто.

Я много с ним работал, и не только в театре. Был период, когда ни один концерт во Дворце съездов не обходился без нас – а мы были вынуждены принимать участие, существовали правила игры. Так же и в театре: хочешь или нет, всегда есть «течения». Имел место случай: ему к юбилею, минуя предыдущую ступень в званиях, сразу дали народного СССР. «Обрадовались» многие. А я считаю, что это такая ерунда. Есть имя – Евгений Нестеренко, которым уже все сказано.

Я очень жалею, что он ушел. Мы не бегали пить чай друг к другу, но в поездках много общались, и очень весело. Кажется, это было в Болгарии, у нас образовалось свободное время. Как мы гуляли! В гостинице оказался длинный коридор, и мы на велосипеде по этому коридору гоняли, как дети. Он был нормальным человеком, ничто ему не было чуждым.

Неправильно говорить, что искусство потеряло – искусство приобрело. Евгений Нестеренко написал в истории вокала свою страницу. Он многих людей заставил относиться к пению по-другому, как он считал правильным. Такие люди – редкость.

Галина Калинина

Когда я спела прослушивание в Большом театре, заведующий оперной труппой сказал: «Вам бы еще поучиться. На каком вы курсе? Приходите к нам потом, уже с репертуаром». К счастью, в зале меня слушали Елена Образцова, Владимир Атлантов и Евгений Нестеренко. Тогда эти великие люди, которым я благодарна, возразили: «Пусть она лучше у нас учится, ведь мы знаем массу примеров, что после консерватории певцы уходят из профессии». И меня приняли в стажерскую группу.

Евгений Евгеньевич являлся для меня живым учебным пособием, я всегда просила его совета, а он с добротой и честно говорил, поправлял. Он был аккуратным, интеллигентным человеком.

Его отличал необыкновенный дар перевоплощения на сцене. Например, в «Борисе Годунове» я пела с ним партию Ксении: маленькую, но каверзную. Евгений Евгеньевич мне очень помогал найти краски, войти в образ, поскольку был тем персонажем, которого исполнял. Рядом с ним на сцене чувствовалось, что на тебя смотрят глаза не народного артиста, а отца.

Какой он был Гремин в «Евгении Онегине»! Имело значение все: как он выводит меня, Татьяну, в сцене бала, как преподносит, как смотрит, с какой интонацией поет. Мне очень повезло в жизни, что я соприкоснулась с таким гигантом, как Евгений Евгеньевич Нестеренко.

Венера Гимадиева

Евгений Евгеньевич – не просто гениальный русский бас, замечательный педагог, он – человек с большой буквы, обладавший большим и чутким сердцем. Уроки с ним, которые проходили в Молодежной программе Большого театра, приносили радость творчества и общения! Хорошо помню, с каким восторгом я уходила с урока Евгения Евгеньевича.

Одной из первых зарубежных поездок для меня стал концерт в Мишкольце, куда я поехала по приглашению Евгения Евгеньевича. Для начинающей оперной певицы это был ценный опыт – петь на сцене с великим артистом! Я помню, что на оркестровой репетиции он общался с дирижером на венгерском языке! А ведь это сложный и непонятный нашему уху язык, не английский и не итальянский. Тогда я изумилась невероятно!

Последний раз я говорила с ним по телефону 8 января, поздравляла с днем рождения. Его голос был очень бодрым, он, в свою очередь, поздравил нас с рождением первенца. Я счастлива, что судьба подарила возможность познакомиться с Евгением Евгеньевичем Нестеренко. Он и его супруга, Екатерина Дмитриевна, находили радость в общении с молодым поколением певцов, в работе с нами и помощи.

Игорь Морозов

Для меня великий Евгений Евгеньевич Нестеренко был и остался примером. Мне хотелось бы рассказать о его отношении к людям. Если у его учеников скоро экзамены, он, несмотря на то, что у него самого вечером спектакль, занимался с ними целый день. Или часто выезжая на гастроли по нашей стране, он пел их, будучи не совсем здоровым, потому что не мог обмануть ожидания слушателей.

Уже на заслуженном отдыхе, помимо занятий с учениками, которые приезжали к нему за советом и консультацией, он следил за всеми событиями в музыкальном мире и тут же реагировал, если видел несправедливость. Все знали Евгения Евгеньевича как мягкого в общении человека, но эта мягкость исчезала, когда он видел невоспитанность и хамство. Помню, как при мне он не выдержал и сказал одному известному артисту: «Как вы можете,сидя, развалившись в кресле, свысока разговаривать с человеком? Она уборщица, но она женщина, и разговаривая с женщиной, уважающий себя мужчина должен вставать!».

Дмитрий Вдовин

Сегодня, сравнивая Евгения Евгеньевича Нестеренко с другими басами его поколения, я слышу, каким доведенным до совершенства техническим мастерством он обладал. У него до фактического ухода из Большого театра  не было никаких проблем: он всегда пел идеально чисто, точно, с необыкновенно широкой палитрой вокальных и актерских красок. Он обладал редчайшими для басов качествами, например, фантастическим легато. И будучи глубоким знатоком своей профессии, он знал, как всего этого добиться и от своего голоса, и от своих учеников.

В свое время меня потряс его выход в «Хованщине».  Фразу Досифея в конце первого акта «Отче! Сердце открыто тебе» он начинал спиной к зрителям, и медленно тянув ноту, разворачивался в зал. Это было очень действенно, привносило фанатично-религиозную краску в его образ.

Певцы его поколения не просто играли и пели, они служили искусству. Нестеренко всячески помогал Музею-усадьбе Мусоргского в Наумово-Карево Псковской области, благодаря ему на родине композитора поставили хороший памятник, он инициировал перенос из Парижа в Москву праха Шаляпина. Кроме того, Евгений Евгеньевич был уверен, что Бородин и Мусоргский захоронены неподалеку от Александро-Невской лавры, где-то под асфальтом на проезжей части. Я сам лично изготавливал ему их портреты, с которыми он сидел там под дождем в холодную погоду, стараясь обратить внимание властей на эту трагическую ситуацию.

Сейчас, когда он ушел, я перечитываю его письма – какой потрясающий русский язык! И даже его почерк был изумительным. От нас ушел не просто артист, певец, музыкант, педагог, музыкальный философ огромного, пока нами не до конца понятого и оцененного масштаба. Не стало великого радетеля, борца за отечественное культурное наследие.

Меня приводит в негодование, когда его называют «вторым Шаляпиным». Никогда он не был вторым, только первым. Первым и последним великим русским артистом Евгением Нестеренко, чье искусство будет завораживать не одно поколение поклонников классической музыки.