История
Сильный снегопад застал машину с артистами недалеко от Читы. Всю ночь автомобиль стоял в овраге: приходилось ждать утра, когда на дорогу выйдет снегоочиститель. Настроение у водителя и пассажиров было неважным. И только одного человека, казалось, совсем не волновала ситуация. Ему уже за шестьдесят. Препятствий на его жизненном пути было немало. Есть что поведать молодым спутникам.
О чем же рассказывал в ту снежную ночь композитор, дирижер, педагог Рейнгольд Морицевич Глиэр? О крохотной комнатке, в которой играть на скрипке можно было только сидя – иначе смычок упрется в потолок? (Такими были его первые московские «апартаменты».) Может быть, о поездках в подшефную детскую колонию, о беседах с детьми в полутемном зале?..
Так или иначе, снежная ночь закончилась. Запланированное выступление московских артистов состоялось. Жаль, что неизвестно, был тот концерт дневным или вечерним. Днем Глиэр выступал в пиджаке, а вечером – непременно во фраке, что особенно восхищало публику в отдаленных уголках огромной страны. Пока коллеги едва успевали отдохнуть между выступлениями, Рейнгольд Морицевич отправлял в Москву телеграммы с просьбой срочно выслать парадные галстуки или белый жилет. На уговоры родных и коллег не мучить себя долгими гастролями Глиэр и в семьдесят лет отвечал: «Я делаю общественно полезное дело». И снова: Ташкент, Киев, Новосибирск… И с энтузиазмом – в небольшие колхозы, с уважением к каждому слушателю. А в свободное время – корректура («нельзя подводить издательство»), наброски. И так до последнего дня.
Боли уже не позволяют встать, но сердце рвется к работе, к новым встречам. Рвется помогать другим советом, добрым словом или словом решительным, если нужно. Потому что сердце – «чище злата». О таком писал поэт Алексей Хомяков («Мне нужно сердце чище злата / И воля крепкая в труде»). Таким вдохновился Сергей Танеев, сочиняя кантату «По прочтении псалма». Эти строки были особенно любимы Глиэром.
23 июня 1956 года его сердце перестало биться. Но труд словно не закончился: на рояле стоял эскиз Пятого квартета, уже дошла творческая мысль до разработки первой части Скрипичного концерта. Так просто и символично – вернуться в последнюю пору жизни к тому, что было дорого с самого начала: к любимому камерному жанру, к любимой скрипке.
Рейнгольд Эрнест Глиэр (так записано в свидетельстве о крещении) родился 11 января 1875 года в Киеве. Его отец Мориц и дед Карл владели фабрикой духовых инструментов. В семье Глиэров музицирование было одной из домашних традиций. Поначалу родных радовала увлеченность Рейнгольда музыкой: он особенно полюбил скрипку и с удовольствием играл даже гаммы. Но со временем музыка заняла большее место в жизни мальчика, чем ей отводилось. Быть мастером, продолжить семейное дело – это одно. Сделать музыку своим основным занятием – совсем другое: могла ли скрипка обеспечить стабильный доход и достойный статус? Хотя Киев был очень музыкальным городом, все же немногие семьи позволяли детям «пойти в музыканты».
Рейнгольд рос способным мальчиком. Он хорошо усваивал языки: в доме были в ходу польский (родной язык матери), немецкий (на нем говорила строгая бабушка). Успешно шел и гимназический курс. Правда, на уроках гимназист часто вычерчивал в тетради пять линеек и записывал тему очередного квартета. В шестнадцать лет Рейнгольд принял первое трудное и важное решение: поступил в Киевское музыкальное училище, в класс скрипки. Чтобы не конфликтовать с близкими, некоторое время он совмещал музыку с учебой в гимназии. Но вскоре это стало невозможным, и гимназия была оставлена.
Глиэр не просто учился – он впитывал все, что слышал в училищных классах, на симфонических концертах, в оперном театре. Ему очень повезло с наставниками. Скрипач Отакар Шевчик, чех по происхождению, заботился не только об исполнительской технике: он воспитывал сознательное отношение к музыкальному тексту. Педагог поощрял интерес Глиэра к ансамблевому исполнительству, благодаря чему его студент «вживую» осваивал квартетные партитуры Бетховена, Шуберта, Чайковского. В училищные годы Рейнгольд все больше увлекался сочинением. Среди его опытов было и два квартета. Как почти все юношеские сочинения, они оказались сожжены. Музыкант с первых шагов в искусстве был невероятно самокритичен, а практика уничтожения рукописей перешла и в его взрослую профессиональную жизнь. В эти же годы окончательно сформировалась привычка к постоянной работе. «Я не мог видеть, чтобы кто-нибудь работал больше меня», – напишет о периоде ученичества взрослый Глиэр. Даже дома за чаем под рукой был нотный лист.
В освоении музыкальной теории и основ композиции студенту Глиэру помогал Евгений Августович Рыб, ученик Римского-Корсакова. Если бы юный Рейнгольд знал, что «тот самый» Римский-Корсаков будет одобрительно отзываться о его сочинениях, стал бы он увереннее в себе? Поверил бы, что борьба с семьей за право заниматься музыкой не напрасна?..
Пока Глиэр полагался только на результаты своего напряженного труда. Когда он не играл, не сочинял, он читал. Это был его личный способ создать «несгораемый капитал»: «Я старался приобрести такое имущество, которое у меня никто из людей не мог бы отнять. Это имущество – знания». Кроме того, чтение помогало ему справиться с собственными переживаниями. Некоторые фрагменты из сочинений Достоевского Глиэр перечитывал по многу раз. Драматичные истории героев, казалось, снимали остроту собственных терзаний. Об их причинах композитор почти не говорит в воспоминаниях. Но одну из них можно назвать наверняка: это конфликт между тягой к творчеству и неуверенностью в собственных силах.
Вопрос «смогу ли я?..» долго бы еще оставался без ответа, если бы не чудесная встреча. Иначе и не назвать тот декабрьский вечер 1891 года, когда Рейнгольд Морицевич оказался среди нескольких счастливых студентов, получивших контрамарки на концерт Чайковского. «Успех концерта был потрясающим. Первый раз в жизни я был свидетелем таких оваций», – напишет он спустя несколько десятилетий. Вероятно, сама реакция публики убедила будущего композитора, профессора, лауреата многих премий в значимости профессии музыканта, в общественной важности музыкальных событий – таких, каким был этот незабываемый концерт. Свою роль сыграло и личное обаяние Петра Ильича. «Когда Чайковский прошел мимо меня и я увидел перед собой лицо, так хорошо знакомое по многим портретам, я невольно поклонился, и Чайковский с улыбкой ответил на мой поклон», – напишет Глиэр позднее.
Молодой музыкант, снова наперекор обстоятельствам, принимает серьезное решение: как можно скорее уехать в Москву, в консерваторию. Он планировал поступить в класс скрипки, а затем перевестись в класс композиции. Так и сложилось. Сделать первые шаги в Москве помогли знакомые музыканты – супруги Оскар и Шарлотта Аспергер. Оскар Федорович лично представил молодого музыканта директору консерватории Василию Ильичу Сафонову. Экзамены прошли успешно. Проучившись немного у Николая Соколовского, Глиэр перешел в профессорский класс Яна (Ивана) Гржимали. Новый педагог был большим мастером квартетного исполнительства, что очень вдохновляло его студента, тонко чувствовавшего камерную музыку. Гармонию Глиэр изучал под руководством Антона Аренского. Этот сложный предмет – один из любимых для студента. Учебные задачи позволяли почувствовать творческий азарт. Кроме того, отличная оценка давала возможность попасть в класс Сергея Ивановича Танеева, знатока полифонии, авторитетнейшей личности, выдающегося композитора.
Глиэру посчастливилось стать учеником мэтра, у которого занимались многие выдающиеся музыканты. Спустя годы и сам Рейнгольд Морицевич окажется таким Учителем. Сергей Прокофьев напишет о нем: «Как-то так выходит, что кого из композиторов не спросишь, он оказывается учеником Глиэра – или прямым, или внучатым, то есть учеником ученика». А пока он старательно выполняет довольно сложные и замысловатые задания Сергея Танеева. Почувствовав, что сочинение музыки становится жизненно необходимым делом, Глиэр переходит на композиторский факультет, в класс Михаила Михайловича Ипполитова-Иванова.
Сочинением, которое вызвало большой интерес у профессионалов и публики, стал Секстет (позднее он станет Первым, ор. 1, для двух скрипок, двух альтов и двух виолончелей; посвящен Сергею Танееву; 1898). Благодаря высокой оценке, которую дал Танеев, сочинение было исполнено на одном из музыкальных вечеров в доме Митрофана Петровича Беляева и им же издано. Близки ему по времени создания, стилю Струнный квартет (ор. 2, первый из четырех квартетов композитора) и Октет (ор. 5, для четырех скрипок, двух альтов и двух виолончелей). Все эти произведения были публично исполнены и имели значительный успех. Еще в студенческие годы Глиэр обратился к симфоническому жанру. Первая симфония (ор. 8) начата в 1899 году. Она посвящена Василию Сафонову, который и стал ее первым интерпретатором.
С таким изрядным багажом, включающим еще и оперу-ораторию «Земля и небо» по Байрону, композитор подходит к выпускным экзаменам. Он получает золотую медаль. Глиэр рад, что «золото» убедило родных в правильности выбора профессии. Но лично для него консерваторский курс – это необходимый «минимум»: именно так он напишет позднее. «Минимум» надлежит постоянно дополнять, наращивать, обогащать. «Максимум», конечно, останется недостижимым. При этом сам вектор движения поможет композитору справляться с самыми сложными, необычными задачами (такими, к примеру, как создание оперы на основе азербайджанского фольклора) и постоянно покорять новые территории – и в метафорическом, и в географическом смысле.
Консерватория помогла расставить важнейшие стилевые и мировоззренческие акценты. Они сохранят свою значимость и на зрелом этапе творчества. В статье, написанной к семидесятилетию Глиэра, Арам Хачатурян определит, кажется, все основные источники его вдохновения: «Это русский композитор глинкинской школы, тяготеющий к широким эпическим формам Бородина, к красочной палитре Римского-Корсакова и к русской народно-песенной мелодике». Все это можно проследить уже в ранних камерных сочинениях и Первой симфонии. О влиянии музыки Бородина критики активно заговорят в связи с Третьей симфонией («Илья Муромец», 1911, ор. 42; посвящена Александру Глазунову): будут сравнивать ее со знаменитой «Богатырской» симфонией. Хотя для полноты характеристики следовало бы заметить близость к творческим исканиям Римского-Корсакова – ценителя и знатока былинной темы. Отмеченная Хачатуряном чуткость к народно-песенной мелодике позволила Глиэру органично интерпретировать не только русские музыкальные первоисточники, но и фольклорный материал восточных народов (оперы «Шахсенем», «Лейли и Меджнун», «Гюльсара», балет «Красный мак», одночастные симфонические сочинения).
В консерваторские годы сложилось и понимание социально-этической миссии композитора: «Передавать мрачные настроения в музыке считаю преступлением. Жизнь большей части людей слишком тяжела сама по себе, а если еще искусство станет отравлять те минуты, которые человечество посвящает отдыху, то оно потеряет тот смысл и ту высокую цель, которую оно одно может достигнуть». Пережив немало тягостных событий, Глиэр установил барьер между непосредственными рефлексиями и творческим процессом. Его музыку часто называют светлой, солнечной (вспоминается миф о «солнечных» композиторах – Моцарте и Прокофьеве), оптимистичной. Но в сочинениях Глиэра есть место разным сторонам жизни: можно вспомнить о драматичных страницах балетов «Красный мак», «Медный всадник», Концерта для голоса с оркестром. Но они всегда соотнесены с контрастными эмоционально-образными характеристиками.
Открытость Глиэра к жизни во всем ее многообразии, интерес к общению помогли ему стать одним из лучших педагогов своего времени. Давать частные уроки он начал еще в студенческие годы, а профессиональная педагогическая деятельность началась в 1901 году, в школе сестер Гнесиных. Глиэр много писал для юных музыкантов, и это открыло еще одну сторону его таланта – умение видеть мир глазами ребенка. Поэтому столь успешными стали его занятия с вундеркиндом Сережей Прокофьевым. Педагогу удалось не просто развить его природные способности: он легко принял условия «игры» начинающего композитора. Глиэр деликатно подготовил ученика к вхождению во взрослую музыкальную жизнь.
Особые личностные и творческие качества потребовались от композитора, когда он возглавил Киевскую консерваторию. Ему была важна не только грамотная организация учебного процесса, но и возможность творческой самореализации для студентов. Рейнгольд Морицевич создает консерваторский оркестр, оперную студию. Он поддерживает активный ритм работы в заведении в сложнейшие годы Первой мировой, в период революционных потрясений. Глиэр видел все, что видели киевляне тех лет; то, о чем написал Булгаков в «Белой гвардии». И он стремился к тому, чтобы музыка спасала, оберегала, дарила веру.
В 1920 году Глиэр вернулся в Москву и начал преподавать в родной консерватории. Он был с ней в самые трагические моменты. Вместе со всеми отправился в эвакуацию, когда фашистские войска подходили к столице все ближе. Был одним из тех, кто рвался назад, чтобы поддерживать в других силу духа. Победа была общим достижением, настоящим счастьем, которое, казалось, ничто не сможет омрачить.
…Много судеб изменило Постановление Политбюро ЦК ВКП(б) «Об опере “Великая дружба” В. Мурадели» от 10 февраля 1948 года. Касавшееся как будто одного сочинения, оно вынесло приговор целому ряду выдающихся музыкантов, а слово «формалист» этот документ превратил в клеймо. Глиэр не попал в круг «формалистов», его творчество не было признано «антинародным». Однако под ударом оказались очень близкие ему люди – коллеги, ученики. Наделенный от природы эмпатичностью, он не мог не чувствовать боль других. Как и для многих тогда, спасением стала музыка.
После войны Глиэр по-новому ощутил радость творческого общения, музыкального просветительства. Череда гастрольных туров, в которых он выступал как пианист и дирижер, утомила бы и более молодого артиста, но для Рейнгольда Морицевича это был способ накопления энергии. В столице его ждали ученики, семья. Он дорожил каждой минутой, отданной сочинению, но всегда был готов положить в чемодан партитуры, концертный костюм и сесть в поезд…
«Прелестный друг приходил опять ко мне, вливал в мою душу свою живую струю жизни, заставлял меня много работать и обещал когда-нибудь, не скоро еще, рассказать ту тайну, которую я стараюсь разгадать», – так, совершенно в духе Гофмана, писал о своей музе молодой Рейнгольд Глиэр. Музе пришлось смириться с его темпом и масштабом жизни. Но тайну она сохранила, иначе музыкант достиг бы недостижимого «максимума» и остановился. Многое бы изменилось тогда, и сердце, что «чище злата», замерло бы раньше срока…
