События
Когда по завершении оперы на сцену медленно дали свет, перед опущенным занавесом оказался только что зарезанный в спину Борис Годунов в исполнении Ильдара Абдразакова, поднявшийся для поклонов. Певец, даже такой большой мастер, как этот всемирно известный башкирский бас, не в силах был скрыть своего состояния, в котором оказался после двухчасового крайне напряженного по интенсивности пения, игры и переживаний действа. Он еще не остыл от роли и едва владел собой, готовый громко разрыдаться, чтобы сбросить колоссальный, адский, нечеловеческий стресс. Это чувствовалось даже сквозь экран, который был готов разорваться от ядерной силы его переживаний. Показав лицо певца крупным планом, боковая камера дала увидеть, как Ильдар благодарит маэстро Риккардо Шайи, молитвенно сложив руки, получив в ответ полное одобрение содеянного. Их обоих сложно было не понять. В главной ложе сидел брюссельский политический бомонд, в чьих руках сегодня – судьба Европы.
Такого «Бориса» история оперы не знала давно. Спектакль рождался благодаря и вопреки, находясь под дамокловым мечом отмены. Хотя получил поддержку Доминика Мейера, признавшегося, что «против охоты на ведьм», и самого Риккардо Шайи, выступившего с мудрыми словами о том, что снять оперу – значит «наказать культуру». Да и о каком снятии могла идти речь, если сама опера повествует о катастрофе российского престола, не способного сделать свой не выползающий из рабства и нужды народ счастливым и свободным. Впрочем, достаточно было того, что об этом прекрасно знал маэстро Шайи, каждый звук которого в оркестре в этом спектакле выводился с тем же тщанием, что и буквицы в свидетельствах летописца Пимена. Соблазнительно было бы видеть в лицах и положениях новой постановочной версии «Бориса Годунова» более острые отсылки к современности, но уже слишком рискованной бы стала эта игра, сравнимая с танцами на вулкане, готовом взорваться в любую секунду.
Ровно по этой причине, думается, был приглашен и режиссер Каспер Хольтен – датчанин, зарекомендовавший себя как вполне интересный, но всегда скорее политкорректный автор, умеющий сбалансированно выстроить рассказ в русле евротолерантности, не способный нанести вреда ничьим чувствам. Он вырос в доме, где не было телевизора, а потому любовь к книге, к букве он в том или ином виде несет в своем режиссерском творчестве. Этот режиссер выстраивает действо как сценический текст, в который можно неспешно вникать и читать, прибегая к механизму ассоциаций. Визуальная партитура его спектаклей движется и модулирует в ясной динамике процессуального развития. В одном из интервью читаем: «Я всегда увлекался русской литературой. Мне очень нравился Пушкин – настолько, что ради того, чтобы читать его произведения в оригинале, я в школе стал изучать русский язык. В школьные годы таки смог прочесть Пушкина на русском языке!» Хольтен ставил в московской «Новой Опере» «Лоэнгрина» Вагнера, так что с нравами «этих странных русских» он знаком не понаслышке.
Нельзя было упрекнуть Каспера ни в чем, глядя на его интерпретацию «Бориса Годунова» в первой редакции оперы, – мы как будто все это где-то уже видели, однако было и то, что выводило из зоны комфорта, поднимая температуру. Модная постановочная команда из британской художницы-постановщицы Эс Девлин, художницы по костюмам Иды Мари Эллекильде и художника по свету Йонаса Бойха и видеодизайнера Луке Хальса создали дышащее пространство, напомнившее образ большой книги Истории, соединенной с «чертежами земли Московской» и прочими географическими территориями. Герои здесь гуляют из эпохи в эпоху, в их костюмах – атавизмы прошлого, как золотой пояс у Бориса или длинные рукава, перешедшие от стародавних бояр в дизайнерские пиджаки Щелкалова (Алексей Марков) и Шуйского. Все они – итог многовекового движения государственного уклада, который как будто не сильно изменился, разве что улицы не утопают в былой грязи, и то, смотря где. На первых же звуках вступления на сцену вышел громадный эстонский бас Айн Ангер – Пимен в походном плаще-палатке, – вышел на дорогу истории, уходящей, как длинное полотно, куда-то в небеса. На ее обочинах строчит на печатных машинках свои «сводки с полей» армия чиновников. Емкий образ дороги – беговой дорожки, скатерти, листа бумаги – расковывает воображение. Айн, этот могучий вагнеровский великан, поет партию Пимена с такой нескрываемой любовью к русскому языку и боготворимой им музыке Мусоргского, ставя их на высокий пьедестал, с таким тщанием артикулирует фразы и смыслы, что отправляет в нокдаун всех евроскептиков и русофобов.
И он, и польская меццо Агнешка Рехлис, продемонстрировавшая безупречный русский, конечно, были выбраны в этот каст неспроста. В опере с политическим текстом и подтекстом они, как актеры, представляющие свои народы, приглашены к этому оперному диалогу как свидетели и судьи событий русской истории. Не упустил режиссер возможности заострить внимание на происшествии на литовской границе с побегом Самозванца, когда тот, оказываясь по ту сторону российской границы, вмиг получает защиту от литовцев в синем. Бомжеватой, в штанах и фрицевской кепке предстала Шинкарка в изумительном исполнении Марии Бараковой, охотно берущей на пышную грудь взятки у всех, кто проходит мимо. Свой хищный оскал Самозванец в виртуозной, драматически точной трактовке Дмитрия Головнина показал в финале, представ в сговоре с «преславным витией, достойным коноводом толпы безмозглой» в воплощении Норберта Эрнста, немного похожего своими узкими глазенками и лысиной на Ленина.
Борис Годунов в понимании Каспера – царь, у которого «пятно случайно завелося», – сближается с шекспировским эпилептиком Макбетом. Режиссер доводит главного героя до сумасшествия, заставляя царевича убиенного преследовать его повсюду – от сцены с семьей до финала. Дети как жертвы ошибок взрослых развязали Хольтену руки, чтобы показать окровавленными и голубку Ксению (превосходная, нежнейше-акварельная работа Анны Денисовой) с царевичем Феодором (Лилли Йорстад), а история гласит, что оба они действительно были убиты после смерти Бориса. Интерьеры царских палат насквозь золотые, как рыжеволосы, под цвет золота, и дети царя – несчастные заложники судьбы. Режиссер заставил баса нести крест своей роли, почти не уходя со сцены, и Ильдар Абдразаков не просто справился, а задал какой-то космический масштаб трагическому облику этой партии, превзойдя своего кумира – Федора Шаляпина. Борис Абдразакова попытался найти утешение у всепрощающего Юродивого в до мурашек пронзительном исполнении Ярослава Абаимова, но и тот отверг его: «Богородица не велит». Каспер Хольтен поставил на царство мрачного Самозванца, оставив его у разбитой дороги, вертикаль которой, ее связь с небом оказалась разрушенной. Временно.
