Теодор Курентзис: Диссонанс – основа красоты

О совершенстве

То, что меня сейчас волнует, это вопрос – как я могу стать лучше, потому что я понимаю, насколько я несовершенен. Я начал заниматься музыкой в два с половиной – три года, просто импровизировал на фортепиано, и лет до двадцати не понимал, зачем нужна музыка, просто занимался этим по инерции, как и большинство людей, связанных с музыкой, потому что так сложилось, и нам это нравится. Мы пытаемся достичь технического совершенства, чтобы лучше выполнить все те задачи, которые ставит перед нами композитор, но мы все‑таки не понимаем, для чего мы это делаем. Мы вообще многое в жизни делаем просто потому, что так принято.

Совершенство – философский вопрос. Чем больше ­углубляешься в него, тем лучше понимаешь, почему это так важно для эволюции. Чем больше понимаешь, тем более самокритичным становишься. Приведу такой пример. Ты слушаешь какую‑то запись, восхищаешься ей, с любовью вспоминаешь, а потом, когда спустя лет десять снова возвращаешься к ней, она уже не производит на тебя такого сильного впечатления. Бывает и наоборот. У меня есть архив моих сочинений, стихов, записей, сделанных в разные годы. Среди них есть те, которые мне совершенно не нравились, написанные без вдохновения, – я прятал их подальше, чтобы никто их никогда не увидел, и те, которые мне казались удачными. И, когда, спустя много лет я открываю этот ящик, понимаю: вещи, которые мне нравились, часто совершенно не заслуживают внимания, а то, что казалось неудачей, оказывается довольно интересным. Что случилось? Это я стал лучше, или записи вдруг стали хуже?

Дело в том, что мы не можем воспринимать произведение искусства в тот момент времени, в котором мы находимся сейчас, поэтому мы знаем массу примеров, когда гениальные сочинения считались неудачными, а потом становились хрестоматийными. Потому что свет, который они излучают, не видимый в момент создания, проявляется с течением времени.

И сегодня мы занимаемся музыкой не для того, чтобы лучше сыграть завтра, а чтобы играть лучше во времени. Этот процесс накопления необходим для нашей эволюции.

О тишине в музыке

Джон Кейдж, когда написал «4’33″», создал своего рода «Черный квадрат». Он заставил полный зал четыре минуты 33 секунды находиться в абсолютной тишине. На своих вечеринках я часто исполняю «4’33″», и все испытывают какие‑то необыкновенные ощущения. Когда мы молчим, мы понимаем, что тишина – самое большое фортиссимо, которое только существует.

Мы не знаем, что такое тишина, это совершенно незнакомое нам состояние. Даже если мы все замолчим на несколько секунд, мы все равно будем слышать какие‑то звуки: как работают электрические приборы, как ветер колышет деревья. Джон Кейдж заставил людей задуматься, насколько драгоценен момент молчания, и какая ответственность лежит на нас, исполнителях, когда мы беремся заполнить два часа времени, которые зрители решили провести в зрительном зале. Мне случалось видеть умирающих людей, и мне казалось, что каждая секунда для них как век. А здесь люди на протяжении двух часов сидят и что‑то ждут от тебя. В этот момент может возникнуть обманчивое ощущение свободы, ощущение, что ты можешь делать все, что угодно, но это не так. Мы, как исполнители ответственны за то, чем будут наполнены эти два часа жизни людей.

Создавая музыку, мы стараемся добиться красивого звучания. Но что такое красота? Почему я должен создавать красивые звуки? Разве Достоевский подбирал красивые слова? Разве все герои его произведений прекрасны? Диссонанс – основа красоты. И почему мы считаем, что звуки составляют музыку, и забываем, что тишина дает их правильное распределение? Тишина – режиссер звуков. Самое сложное – наполнить «белые» ноты, которые длятся во времени. Есть много исполнителей с хорошей техникой, которые ловко играют «черные» ноты, и не знают, что делать с «белыми». Они просто ускоряют темп, чтобы скорее миновать это место. А есть музыканты, которым каким‑то чудесным образом это удается. Малер говорил, что музыка – в паузах, потому что пауза создает напряжение и собирает внимание.

О профессии

Идеальный мир, о котором я говорю, – мир без поэтов, без дирижеров. Если бы инопланетяне посетили землю и со стороны понаблюдали за тем, чем занимается дирижер, то увиденное бы их очень озадачило. А если серьезно, то большинство людей в мире не знает, зачем нужен дирижер. Они думают, что он красиво размахивает руками, когда играет оркестр. Мне кажется, что мы сами, включая меня, – до конца не понимаем, в чем заключается основная функция дирижера. Понятно, что он должен представлять какую‑то свою концепцию произведения, задавать ритм, давать ауфтакт… Но у меня немного другая точка зрения. Дирижер – это тот друг, к которому ты идешь, когда переживаешь любовное разочарование, тот человек, который услышит тебя. Не психолог, а именно хороший друг. Мне кажется, в будущем, первый урок дирижирования будет заключаться в том, чтобы научиться любить тех людей, с которыми он играет. Дирижер должен любить исполнителей, он должен понимать, что это его люди, что они могут делиться друг с другом сокровенным. При этом дирижер также должен уметь раскрывать лучшее в исполнителе. Существует гамма различных проявлений личности. Дирижер должен уметь дать проявиться лучшей ее стороне, раскрыться дарованию. Если оркестранты будут просто повторять то, что ты просишь их делать, не чувствуя, это будет просто пародия. ­Поэтому нужно вдохновлять людей, дать им возможность поверить в себя, дать им понять, что они артисты, что сейчас они могут выразить свою тоску. Сцена – это опыт встречи с самими собой, идеальным собой. И дирижер должен стимулировать такие встречи.

Я уже давно не ставлю перед собой задачи с первой репетиции добиться такого же исполнения как на концерте. Я пытаюсь развить чутье музыканта, что намного важнее для него. Мы репетируем не ради одного концерта, мы репетируем ради концерта, который состоится через десять лет.