Релизы
Если прежде ваше отношение к Томасу Адесу было нейтральным, самое время его пересмотреть: каждое из сочинений на этом диске («Пляска смерти» – 2013, Фортепианный концерт – 2018), как только оно появлялось, критики называли новой вершиной творчества британского композитора и, похоже, не ошибались. Оба опуса подчеркнуто апеллируют к традиции – будь то большой концерт или масштабная оратория – и притом столь изобретательны и исполнены такой творческой силы, что их автора едва ли кто-то назовет ретроградом. Абсолютно разные, они в равной мере созвучны сегодняшнему дню: один слушатель скажет, что zeitgeist эпохи коронавируса воплощает «Пляска смерти», другой – что нашему времени нужен именно такой жизнеутверждающий концерт, и оба будут правы.
Фортепианный концерт написан для Кирилла Герштейна; год назад в Бостоне пианист сыграл премьеру с местным симфоническим оркестром под управлением автора, тогда же сделана запись. С тех пор Герштейн представлял Концерт в Нью-Йорке, Лейпциге, Копенгагене, Кливленде, Лондоне, Хельсинки, Мюнхене, Амстердаме… Рецензенты, будь то в Америке или в Англии, не сговариваясь изумлялись тому, что в Концерте три части – быстрая, медленная и снова быстрая, то есть он написан по всем канонам и получился «освежающе, радикально нормальным». По словам Дэвида Аллена (New York Times), «традиция не выглядит здесь обузой, которую следует сбросить… мало кто смог встроиться в нее так же легко, как это сделал Адес. Его сочинение отдает дань традиции со всей любовью и безыскусностью».
Отмечая очевидность влияний – Рахманинова, Прокофьева, Бартока, Бриттена, Лигети, даже Бетховена с Листом, – рецензенты видят в этом скорее плюс. Действительно, из их концертов Адес как будто взял лучшее, смешал и, добавив талант, переписал своей рукой. Вроде бы легкий рецепт, но когда мы в последний раз слышали свежий фортепианный концерт, которому могли бы предречь долгую жизнь, ориентированный на публику и отнюдь не простой? Еще одно явное влияние – Гершвин. В репертуаре Кирилла Герштейна его сочинения – в числе коронных номеров, и Адес, несомненно, это учитывал. Первые же ноты концерта отсылают к I Got Rhythm, как если бы ее оркестровал Равель, вслед им появляются тени одновременно Бартока и Рахманинова, и не веришь своим ушам: неужели это оно, давно ставшее штампом «виртуозное концертирование», солист против оркестра?
Да, именно оно, только без штампов, в том числе тех, что касаются «вызовов» и «выхода из зоны комфорта»: пианист будто играет в свое удовольствие, но надо быть Герштейном, чтобы играть с такой кажущейся легкостью столь виртуозно написанную музыку. Нет, она не проста – она жизнерадостна, от чего мы так отвыкли, но написана со всей замысловатостью: автор чуть ли не единственной отрицательной рецензии – в британском The Spectator – недоволен как раз плотностью и фортепианной партии, и оркестрового аккомпанемента, «будто они пытаются потопить друг друга». Однако эти две волны не конфликтуют, напротив, – сливаются, чтобы накрыть слушателя. Ждешь подвоха и не дожидаешься: в первой части – ликующий финал, во второй – красивейшая лирическая тема, в третьей – без пяти минут джаз. И все это без пафоса, и все это, страшно сказать, весело. Концерту всего два года, но классикой XXI века его можно назвать уже теперь. Как и «Пляску смерти», хотя ее характер прямо противоположен.
Первые же аккорды сбивают с ног, и даже если не знать содержания, чувствуешь, что никто не выйдет отсюда живым. В основу сочинения легли образы грандиозного фриза (2 метра в высоту и 26 в длину) немецкого художника и скульптора Бернта Нотке в любекской Мариенкирхе. Оригинал был сильно поврежден при бомбардировке в 1942 году. На нем представлены более двадцати фигур – от Папы Римского до крестьянина, между которыми приплясывает смерть, обтянутый кожей скелет. Сочинение Адеса – прямое продолжение «Плясок смерти» Листа и Сен-Санса, «Песен и плясок смерти» Мусоргского, а также «Песни о земле» Малера и особенно Симфонии № 14 Шостаковича, где смерть так же ходит меж людей разных сословий. Тем ценнее то, что Адес легко обходится без цитат и реминисценций – своего материала ему более чем достаточно.
Премьера «Пляски» состоялась в 2013 году в Лондоне на фестивале BBC Proms, с тех пор прошло еще около семидесяти (!) исполнений. Вслед за Малером и Шостаковичем Адес строит повествование как диалог: партия смерти отдана баритону – на премьере ее пел Саймон Кинлисайд, затем эстафету подхватил Марк Стоун (на записи вы слышите его голос). Оба исполнили партию не менее двадцати пяти раз. Остальные роли берет на себя меццо-сопрано – Христианна Стотейн, спевшая «Пляску» около шестидесяти раз. Партия баритона больше по объему, зато у Стотейн – ни много ни мало полтора десятка ролей: Папа Римский, император, кардинал, король, монах, рыцарь, бургомистр, врач, ростовщик, купец, священник, ремесленник, крестьянин, девушка и, наконец, ребенок. Все равны перед лицом смерти, всех ждет один и тот же конец.
Адес не злоупотребляет сильными средствами: повествование развивается по симфоническим законам, не дробясь на эпизоды, но едва заметно меняя характер от героя к герою. У каждого своя интонация и речевая характеристика: Папа Римский порочен, император труслив, кардинал лукав, король хитер. Монах первым решается возражать смерти: музыка становится спокойнее, задумчивее, оборачивается странным подобием вальса Штрауса. Еще достойнее звучит ответ рыцаря, затем друг друга сменяют бургомистр, врач и ростовщик, на которых смерти и времени-то жалко… Ряд буржуа завершает купец, с которым смерть поет как будто на равных. Удивительный контраст – выход священника: тратя на каждого минуту-другую, смерть уделяет ему целых четыре, замедляя танец. Диалог становится напряженнее как раз за счет мягкого аккомпанемента челесты и струнных, оркестр под управлением автора обозначает эти повороты идеально.
На этой же ноте вступает ремесленник, но смерть отвечает ему безжалостно, да и с крестьянином не церемонится. Наступает черед девушки – струнные, духовые, арфа, фортепиано и вибрафон сопровождают ее неожиданным мажором: разговор можно принять за любовный дуэт, если бы не конец – одинаковый для всех. Еще нежнее и мягче детская колыбельная: здесь все рецензенты, как один, припоминают Малера, хотя на образном уровне это куда ближе к Мусоргскому. Последнее слово – «танцевать» – ребенок и смерть повторяют вместе: пляска продолжается. Как антитеза, объединение на диске «Пляски» с более «комфортным» для слушателя концертом исключительно удачно, а качество исполнения и записи – выше всех похвал. Явный претендент на диск года.
