События
Новой совместной инициативой Красноярского театра оперы и балета имени Д.А. Хворостовского и местной галереи современного искусства «Квадрат» стал фестиваль современной оперы с простым и удачным названием – «Искусство в “Квадрате”». В его рамках в лофт-пространстве «Квадрата» состоялись премьеры опер Кирилла Широкова и Марка Булошникова «Марево», Александра Маноцкова «Пир во время чумы», к которым там же присоединили прошлогоднюю премьеру оперы Пуленка «Груди Терезия», а на основной сцене Театра оперы и балета показали свежевыпущенный иммерсивный спектакль «Хворостовский. Возвращение домой» с музыкой Алексея Сюмака.
Конечно, искусство статистикой не объясняют (как «алгебру гармонией» не поверяют), но факт остается фактом. Проектом современных опер в рамках фестиваля «Искусство в “Квадрате”» Красноярский театр оперы и балета рванул в строчку лидеров по производству современных опер в России. В плюс к осуществленным здесь в прошлом сезоне «Ермаку» Александра Чайковского и пуленковскому «Терезию» (с его грудями и сразу четырьмя номинациями на «Золотую Маску») нынешняя осень присовокупила премьеру «Хворостовского» – скорее мюзикла, чем оперы, с неожиданно хрупким «Маревом» (написанным к 15-летию Нижегородского ГЦСИ в 2012 году) и литургическим хоррором «Пир во время чумы» (опус Маноцкова, созданный специально по заказу театра, – последняя новость в личном оперном рейтинге самого плодовитого нынешнего композитора).
Подобно доброму сеятелю, который «любит пахать и сеять, не меньше, чем собирать жатву», художественный руководитель красноярского оперного дома Сергей Бобров ступил на ниву современной оперы не только как чиновник-радикал, но и непосредственно как художник. В его режиссуре «Хворостовский. Возвращение домой» – абсолютный сюрприз и, пожалуй, жанровая новинка. – Байопик genius loci, чье имя носит театр, создан по сценарию молодого поэта Дмитрия Макарова с той мерой выдумки, романтизма и по-домашнему освященной документальности, которая сделала представление контактным, человечески трогательным, хоть и по-разному воспринимаемым публикой в зале и публикой, непосредственно находящейся на сцене, где в макете Крымской обсерватории 1983 года разыгрывается открытие безымянной планеты #7995, которой позже присвоят имя певца.
Отматываемый от романса «Гори, гори, моя звезда» в исполнении Хворостовского сюжет ведет к финальному слушанию этой мелодии стоя, что и требуется публике, так обретающей свою причастность к судьбе любимца. Пробег по фактам жизни и творческой биографии баритона чреват неминуемо жаркой любовью к герою (по модели голливудских фильмов-биографий). Тут и сюжет про финал конкурса в Кардиффе, и инсценированное знакомство с женой Флошей на цюрихской постановке «Дон Жуана». В первых рядах партера хор «зрителей» поет осанны великому земляку, в проходах – снуют личности из оперного и обсерваторского мира. Оркестр под управлением петербуржца Федора Леднева мягко стелет под топырчатый слог стихотворного текста долгие ostinato, речевые фрагменты перемежаются ариями персонажей, в которые композитор, как в консерваторских капустниках, всыпает дозу стилизаций (вроде арии Тамино из «Волшебной флейты» Моцарта). Это не столько опера, сколько light-мюзикл с ностальгически-сувенирным оттенком. Но, покидая его, испытываешь что-то до наивного теплое, отнюдь не пугающее страшным испытанием по имени «современная опера».
Тем временем в лофт-пространстве «Квадрата» современная опера оборачивается тем, что называют «жестко спать». «Марево» Широкова–Булошникова, в момент написания которого в 2012 году первому из авторов было 22 года, как всякое творчество молодых, – о смерти. Точнее, о воссоединении погибшей в автокатастрофе семьи: мамы, папы, сына и собаки. На черно-белых видеокадрах дороги, с пробегающими пролесками и полями, увертюрой к катастрофическому road mоvie – долгое скобление ножками стула по цементному полу. Поразительно аскетичный и столь же точный саунд подхвачен нескончаемо длинными нотами инструментального ансамбля (дирижер – Александр Косинский). Лексика авторов скупа, но красноречива: у каждого персонажа есть лейттембр, пропеваемый текст абстрактен и тоже скорее мыслится фонемами удивительно разреженной партитуры. Замедленный темп действия жестко держат поочередные эпизоды персонажей: гудит бас-профундо отца (Андрей Ложкин), растворяются в воздухе сопрановые pianissimi матери (Светлана Черемнова), бегает с корабликом в руках мальчик (Николай Трифонцев), ритмично дышит, стоя на четвереньках, Собака-Сфинкс (Игорь Петряков). Какое-то величие тоски и на глазах случившейся трагедии совсем не грешит истерикой. Негромогласие, кажется, высчитано на компьютере. Драма страшна и одновременно опрятна. В ее почти мистериальной подаче режиссер Елизавета Корнеева, мысля минималистично, сгущает концентрацию «потусторонности» до звона в ушах. Наполненные водой громадные цинковые емкости, придуманные художницей Варварой Тимофеевой, Стиксом отделяют смотрящих от поющих. Воды снизу-вверх отсвечивают зеленью светофорных огней – единственным остатком реальности в завораживающе собираемой постжизненной семейной вечности. Просто и емко, нежно и вдумчиво, «Марево» оставляет вас наедине с собой, изумляя парадоксальной красотой идеи о нескончаемости жизни.
Прямо противоположного вывода – «Пир во время чумы», готическая триллер-литургия Маноцкова для хора с камерным оркестром (дирижер – Петр Казимир). В переформатированном пространстве «Квадрата» яблоку было негде упасть, если не считать довольно большой площадки между зрительными рядами и подиумом с оркестром и замедленно шествующими по нему хористами. На это пустующее место и выдвигались долго скрываемые в хоровой массе солисты, поглощаемые обратно по завершении номеров. Выделялись прекрасный тенор Священника (Андрей Колобов), красивый, но, увы, не слишком устойчивый бас Председателя (Илья Кривчиков) и недюжинного диапазона меццо Мэри (Ольга Басова). Общеизвестный сюжет последней из «Маленьких трагедий» Пушкина композитор поместил внутрь заупокойной мессы. «Requiem Aeterna» – первое, что мы слышим после оркестровой прелюдии с баховско-вивальдиевскими минорами. Пугать диссонантностью композитор не стал, но в заведомо контактном тональном рисунке сделал специальные «прорези», в которые обрубками высунул геометрично-колкие современные конструкции. Например, знаменитый текст песни Мэри выложил в виде хроматической лестницы, переступая по которой, конец каждого куплета модулирует на полтона выше, а следующий куплет начинается еще полутоном выше – и так до бесконечности. Там же, где Пушкин ограничился лишь ремаркой – «Едет телега, наполненная мертвыми телами. Негр управляет ею», придуман очень изобретательный хор зомби: в технике горлового пения на втягиваемом воздухе голоса, масса хористов, казалось, буквально материализуют похрустывание костей. В режиссуре Елены Павловой, не слишком поладившей с многочисленностью участников, самым эффектным (хоть и довольно стандартным) приемом стало обмазывание губ готового рухнуть замертво человека красной гуашью. А в оформлении Ксении Шачневой мешковатые хламиды поющих показались выразительнее голубовато высвеченного на заднем плане круга, который лишь в последние секунды перекрасился в цвет закатного солнца.
Однако, недельный марафон с ежедневно меняемыми операми, декорациями, исполнителями и даже конфигурацией пространства в лофте впечатлил самой готовностью красноярских оперных руководителей с их подопечными к экстремальным режимам, после которых 16-километровое пешее путешествие в «Столбы», обычно совершаемое их гостями, уже не покажется таким энергозатратным.
