В диалоге с Бахом, Пушкиным и смыслом…

Александр Кнайфель – одна из самых необычных фигур современного культурного ландшафта. Вошедший в конце 1970-х годов в знаменитую «хренниковскую семерку» (в печально известном докладе были перечислены имена тех, чьи произведения не рекомендовались к исполнению), Александр Кнайфель никогда не относил себя ни к одному из существующих «измов», оставаясь немного в стороне и не переставая удивлять публику самыми неожиданными находками и открытиями в мире звуков. Последний авторский вечер Кнайфеля прошел 17 декабря прошлого года в Малом зале Санкт-Петербургской филармонии и был посвящен 100-летию мамы композитора, Музы Вениаминовны Шапиро. За два часа перед слушателями-зрителями тогда пронесся целый калейдоскоп самых разных образов и идей: молитвенные тексты и храмовые фрески сочетались с картинами Петербурга и семейной хроникой; фрагменты из фильмов с Чарли Чаплином в главной роли, опер с участием Чечилии Бартоли и балетов Джорджа Баланчина с живым абстрактным театром традиции Бориса Понизовского. «Симфония в библейском понимании» – определил тогда сам композитор это тщательно составленное им действо под названием «Быть», доказав, что музыкальная, вербальная и визуальная драматургии могут запросто складываться в единое пространство смысла.

Вошедшее в блок образовательной программы reMusik (включавшей «Композиторские читки» и встречи с мэтрами) выступление Кнайфеля перед молодыми композиторами стало событием фестиваля. Основная содержательная часть беседы была посвящена философии творчества, а не технологии, стремительное развитие которой в XXI веке ставит многих авторов в тупик. Вопрос «куда двигаться дальше» для Кнайфеля никогда не стоял и не стоит, так как согласно принципиально занимаемой им позиции «время едино», и «прошлого и будущего не существует, есть только момент настоящего, и в этом моменте заключена вечность». Взятый у Аверинцева термин «хронологический провинциализм» (в свою очередь почерпнутый им из английской литературы) по мысли Кнайфеля характеризует самоизоляцию современной музыки. Ее уход либо в поиск экстравагантных и оригинальных форм, либо в постмодернистский дискурс с его категорией пустоты и отсутствием каких-либо ориентиров. Искусство же существует вне времени, а задача служителей культуры – воссоздать, «открыть» то, что уже было дано. В этом смысле Кнайфель предлагает парадоксальную, на первый взгляд, перемену понятий категорий «композитор» и «исполнитель», связанную прежде всего с религиозным сознанием. Если следовать этой логике, то есть причина всех причин, главный Автор, Который являет свою волю человеку (знаменитые пушкинские строки «Исполнись волею Моей»), становящемуся «исполнителем». В свою очередь, тот, кто представляет плод «исполненной воли», становится композитором, то есть тем, кто компонует, развертывает во времени зафиксированную идею…

В качестве иллюстрации к высказанным им мыслям Александр Кнайфель привел два примера из собственной музыки. Первый из них – сочинение начала 1990-х годов, получившее сегодня заголовок «Bach» (во время премьерного исполнения под управлением Франса Брюггена эта вещь называлась «Еще раз к гипотезе»). По сути, это произведение представляет собою переложение Прелюдии и фуги си-бемоль минор из I тома «Хорошо темперированного клавира» для струнного и вокального ансамбля, разнонастроенных роялей и сэмплов. Не меняя ни одной баховской ноты, Кнайфель, подобно Антону Веберну, оркестровавшему Ричеркар Баха, тембровыми красками выявляет таинство структуры. Использованные в записи звуки природы – потрескивание костра и плеск воды – лишь усиливают музыкальный эффект напряженного вслушивания, превращающего каждую ноту и каждый интервал в сверкающую драгоценность.

Вторая вещь, показанная на встрече, – вокальная миниатюра «Блаженство» на стихи юного Пушкина. По собственному признанию композитора, в тяжелый жизненный период томик стихов Пушкина сам открылся на нужной странице, и строки сразу полились в нужном ритме и темпе. «Блаженство» стало первым обращением Кнайфеля к пушкинской поэзии в музыке (сегодня Александр Сергеевич – один из постоянных его «собеседников»), обращением очень камерным и по-своему интимным. Бесхитростная история о захмелевшем по совету фавна пастушке обрела в музыке Кнайфеля стремительный, захватывающий слушателя полет. Это сочинение, по словам автора, – свидетельство нарушения одного из симптомов современной музыки, а именно принципиальное отсутствие «летящих сутью темпов». Ведь настоящее искусство всегда устремлено в небеса, и нужно набрать необходимую скорость, чтобы оторваться от земли…