События
В новом кураторском проекте Дмитрия Ренанского, программного директора Пермского театра, моноопера Франсиса Пуленка, представителя французского объединения «Шесть», является составной частью сложноустроенной композиции. Зачем, почему, как – все это подробно объяснено в буклете, который в данном случае необходимо считать неотъемлемой частью постановки. Лучше прийти за полчасика до начала и внимательно проштудировать хотя бы комментарии режиссера Дмитрия Волкострелова и композитора Владимира Горлинского, ибо без этого невозможно понять суть трансформаций и драматургию спектакля. «Дмитрий Волкострелов поначалу сказал: “Ну что ставить? В музыке есть все”», – вспоминает певица Надежда Павлова, исполнительница героини «Человеческого голоса». Однако затем режиссер нашел изящное и достаточно убедительное решение: как в античном театре, певица почти недвижима, большую часть спектакля сидит за пюпитром (по новому сюжету она репетирует оперу), основное действие перенесено на экран, и там развертывается фильм по пьесе «Концерт по заявкам» Франца Крёца. В данном случае прием вполне оправдан, поскольку в музыке Пуленка мало действия – все сосредоточено на внутренних переживаниях: на рассказах о страхах, боли одиночества и мыслях о смерти – такая экзистенциальная история Жана Кокто в духе Сартра.
Героиня «Человеческого голоса» ведет страстный разговор с невидимым нам любовником, который, судя по ее репликам, пытается сохранить дружеские отношения и сгладить остроту разрыва. Но она предпринимает отчаянные попытки вызвать у собеседника жалость, чувство вины и раскаяния. Всю амплитуду чувств, их всплески и спады Надежда Павлова передает с убедительностью, в которой слышится пережитый личный опыт. Прекрасное французское произношение, качество интонирования и точная нюансировка делают певицу идеальным интерпретатором партитуры Пуленка.
Как сочетаются видеоряд и опера? Музыка предельно экспрессивна, и в интерпретации дирижера Владимира Ткаченко четко ощущается действие принципа приливов и отливов, нагнетания оркестрового звучания в кульминационных точках и разрядки, тот истерический психотип, который хотел музыкальными средствами передать Пуленк. При этом удачно найден общий баланс: Павловой не приходится форсировать голос, чтобы выразить экзальтацию, которой охвачена ее героиня.
На экране же все монотонно и обыденно: фройляйн Раш входит в квартиру, готовит ужин, моет посуду, ест, глядя в телевизор, где, как мы понимаем, транслируют выступление нашей певицы. Как в популярной передаче «Дом-2», мы становимся невольными соглядатаями чужой повседневной жизни. Женщина облачается в домашний халатик, ложится спать, потом вдруг встает, принимает таблетки снотворного, запивая их алкоголем (видимо, прочтя в инструкции, что это усиливает действие). В этот момент происходит «точка схода» кино и оперы: обе героини пытаются покончить жизнь самоубийством, но конец в обоих случаях остается открытым – мы точно не знаем, чем все закончилось.
Обрамляет оперу Пуленка пролог и эпилог, специально заказанные Владимиру Горлинскому. Композитор в комментариях уточняет, что не стремился к стилизации композиторского языка Пуленка, но те, кто знает его музыку, без труда узнают напряженно бьющийся остинатный пульс (на нем построены многие страницы «Диалогов кармелиток»), хоральные созвучия. В оркестровое звучание красиво вплетен хор, поющий без слов: эта излюбленная французская традиция трактовки голосов как еще одной группы оркестра оказывается очень уместной и подчеркивает эрудицию и вкус Горлинского. Его музыка ведет диалог с современниками молодого Пуленка – Дебюсси и Стравинским, и это добавляет ей обаяния. Сценическая функция пролога – ввести зрителя в мир женских историй через мизансцену кинотеатра. Ряд стульев, на которых спиной к залу сидят «зрители», стоящие лицом к экрану певцы хорового ансамбля – и вот мы уже «втянуты» в события. Эпилог, который назван Горлинским «Колыбельная к жизни», – способ перевести бытовой сюжет в метафорический план. На экране хаотично возникают буквы, складывающиеся в строки рассказа «Потолок» Сэмюэля Беккета, – поток сознания, суггестивно погружающий публику в «мутную белизну» звуковых и световых волн, в шавасану, ведущую к нирване.
У Пермского театра получилась эстетская история, в которой опера Пуленка, не потеряв первоначального замысла, обогатилась новыми смыслами. Так не всегда получается, когда оперные режиссеры пускаются в эксперименты, но очевидно, что исходный материал имел потенциал для подобной нарративной надстройки. Пуленк, которого частенько «записывали» в консерваторы, противопоставляя его творчество более радикальным опусам Мийо и Онеггера, в интерпретации Волкострелова открывается с новой стороны. «Как там поживает Париж? Окончательно ли он додекафонизировался?» – спрашивал не без юмора Пуленк, принципиально сохранявший человечность своего голоса. И сейчас, спустя 70 лет после создания оперы, мы ощущаем актуальность и неисчерпанность темы, и пусть в нынешнем обществе принято демонстрировать бесчувствие и прагматизм, в глубине души мы сочувствуем и проживаем вместе с Надеждой Павловой тот внутренний путь на эшафот, к мыслям о котором постоянно возвращается Пуленк.
