События
До этого грандиозную симфонию французского гения ХХ века Оливье Мессиана сыграли на фестивале «Евразия» в Екатеринбурге и в Концертном зале Мариинского театра. В акустике Московского зала «Зарядье» она, похоже, ошеломила даже членов уральской делегации во главе с лучшим в России филармоническим директором – Александром Колотурским.
Те, кто побывали на «Евразии» осенью прошлого года, запомнили его кульминациями два очень незаигранных авангардистских опуса – ораторию Ханса Вернера Хенце «Плот “Медузы”», которую в 1968 году немецкий автор посвятил кубинскому революционеру Че Геваре, и «Турангалилу» католического органиста и консерваторского педагога Оливье Мессиана, который в 1946–1948 годах навыдумывал такое, что ни в сказке сказать, ни пером описать.
При всей ослепленности уральским репертуарным прорывом, трудно вообразить небольшое пространство зала Свердловской филармонии акустическим эталоном для столь многонаселенных сочинений, рассчитанных на откровенные оркестровые (в оратории – еще и на вокально-хоровые) эффекты. Чтобы добро не пропадало, послесловием к фестивалю «Евразия» уральцы осуществили гастрольный вояж, приобщив публику обеих столиц не только к «Турангалиле» – самому главному симфоническому иллюзиону ХХ века, но к загадочному звуку волн Мартено – первого в истории электрического клавишного инструмента, изобретенного в 1928 году бывшим французским радистом, впоследствии виолончелистом и педагогом Морисом Мартено.
В обозримом прошлом «волны» плеснули разве что о борт Дягилевского фестиваля в Перми: на премьере «Жанны на костре» Онеггера их звук изображал скотскую отрыжку Барана (одного из участников экзотического судилища над девой-героиней), годом позже – тоже на Дягилевском фестивале – уже знакомая здесь Сесиль Лартиго дала целый концерт в Пермской художественной галерее. Среди шести авторов исполнявшейся ею программы был и Оливье Мессиан, едва ли не первым в большой истории музыки обратившийся к экзотическому инструменту, пращуру современных синтезаторов. Сочиняя симфонию «Турангалила», французский композитор, похоже, вспомнил свой опус Oraison («Речь»), написанный десятью годами раньше для ансамбля из шести волн Мартено. В комбинацию к их вибрирующе-звездному тембру в партитуру «Турангалилы» композитор ввел модернистски-залихватскую партию солирующего рояля.
Симфония создавалась в Париже по заказу Бостонского симфонического оркестра. Премьерой 1949 года в США дирижировал Леонард Бернстайн, и трудно представить более подходящего этой музыке,переливающейся всеми цветами, эстрадно-роскошного лидера. В заковыристых авторских объяснениях 10-частной «Турангалилы» сам Оливье Мессиан, кажется, умышленно запутывал весь ХХ век, склонившийся перед его детищем, как перед идолом всеобщего симфонического экуменизма. Сегодня, присмотревшись к умозрительным ссылкам на санскритскую игру понятий «лила» («игра») и «туранга» («лошадь»), как и к туманной связи с легендами о «Тристане и Изольде», хочется аплодировать очаровательно безответственному шапкозакидательству французского мэтра. Потому что, вывернув подшерстком всю свою академическую и церковную сущность (известно, что Мессиан 60 лет – с перерывом на армию – прослужил органистом в парижской Церкви Святой Троицы), 40-летний автор насочинял, в сущности, очаровательный симулякр симфонии-гиганта. Особый шик в том, что оглядывался он при этом на эстрадно-популярную музыку Голливуда с подразумеваемым ею сиянием ста сорока калифорнийских солнц, взболтанностью всех на тот момент известных стилей – от оркестра Глена Миллера до танцевальной начинки в виде кубинской румбы и бразильской самбы, и какой уж тут пресловутый буддийский Восток, если в уши лезет сплошной «Моцарт в джунглях».
Второй сюитой из балета «Дафнис и Хлоя» Равеля, сыгранной «на разогрев», УАФО удачно дезориентировал публику, не заподозрившую в красивой сдержанности водянистых струений предчувствий «Турангалилы», пока еще спрятанной всеми концами в равелеву воду. И даже первые две части симфонии Мессиана слушались еще всерьез, с почтением к «прокофьевским футболам» фортепианной партии – так долго и умно Роже Мюраро конспирировал эксцентрически-ударную подоплеку своего инструмента, и с почти академическим вниманием к космическим вибрациям волн Мартено, на которых кудесничала Натали Форже. Лишь когда в послесловии второй части засветилась неоново-джазовая тема меди, клапаны слушательских ожиданий стали открываться один за другим. Слушать стало жутко интересно.
В монтажной сцепке частей, лишь финальная из которых написана в форме сонатного allegro, постепенно проступили невероятные, утрированные черты симфонических образов Мессиана, в колеблющемся курсе которых постепенно вырастал огромный информационный горизонт – от баснословно разросшегося Мусоргского, чьи «Богатырские ворота» в оркестровке Равеля казались детскими играми в сравнении с разбухшими мессиановыми tutti, до насекомого «шажка» духовых под постукивания «коробочки». От громадного до мелкого было рукой подать, как от травы – до звезд. То масляно-жирные мелодические унисоны, то мелкое крошево струнных фактур под срываемые опоры медной группы, переключая внимание, вдавливали слушателей в кресло. Передохнув в свингующем дуэте кларнета с волнами Мартено, слух снова начинал активничать – столько фокусов за минуту времени ни в каком цирке не увидишь, а симфония длится почти полтора часа.
В центральных частях («Песнь любви II» и «Радость крови звезд»), с их прорастанием от тонких загогулин пикколо с фаготом в полноценное симфоджазовое ревю, прояснилась стратегическая цель всего этого голливудски-французистого пышноцветья середины прошлого века. В исполнении УАФО оно отдавало шармом мелодий трофейного кино и упертостью в идею многоуровневой – от земли до неба – мировой гармонии. Никто не знает, безусловно ли французский гений Оливье Мессиан провоцировал авторов будущего на то, чтобы однажды весь его счастливо надуманный симфонический мир кто-нибудь взял и обрушил. Тем не менее это случилось, когда режиссер-документалист Годфри Реджио снял свою постапокалиптическую ленту «Кояанискаци» («Жизнь, выведенная из равновесия») с музыкой Филипа Гласса. Но в наши дни «Турангалила» с ее идеализмом и иллюзионизмом, кажется, нужнее любой симптоматики катастроф: просто она возвращает нам неотменимость Луны, как когда-то давным-давно по-прежнему недосягаемой, хоть и висящей позади небоскреба. Наверное, поэтому лучший в России филармонический директор Александр Колотурский ходил по «Зарядью» с видом человека, точно знающего, что после этой музыки мы сделаемся немного счастливее.
