Вена, Вена, только Вена

Алексей Парин, музыкальный и театральный критик, главный редактор издательства “Аграф”

Памятные доски мне всегда казались нужной и незаменимой частью города. А еще иногда представлялось, что если все доски повесить, где надо, то свободного дома в городе не останется. Вот тут, в Вене, идешь по Унгаргассе, а у тебя над головой белая доска: тут Бетховен написал свою Девятую симфонию. А рядом другая, черненькая, и про то же, просто ее установили на полвека раньше. А под ногами появились в последнее время у подъездов Stolpersteine (буквально «камни преткновения»), где уничтоженные Холокостом люди перечислены со всеми подробностями судьбы. И я вспоминаю, как в Москве деяниями «Мемориала» стали тоже появляться таблички на домах, и там указаны время ареста и возможная дата смерти в ГУЛАГе. В сегодняшней Москве можно назвать модное кафе именем Чайковского, а в Вене – еще в XIX веке все поназывали Моцартом. У каждого города свои законы, наработанные, нарабатываемые.

И вот вопрос. Вена – город столичный или провинциальный? Что такое столичный город? В самом центре Вены, рядом с настоящей «архитектурой власти», оставшейся от Австро-Венгерской монархии, полно заброшенных, «старорежимных» улиц с какими-то заштатными забегаловками или вдруг разряженными палаццо. И поэтому лощеное кафе «Старбакс» рядом с Штаатс­опер выглядит как-то нелепо. С другой стороны, таких ухоженных старых дам, как в Вене, пойти поискать в Германии. Вена – в прошлом столица огромной империи, а теперь главный город маленькой европейской страны, находящийся с краю – с восточного краю. Это все в ней чувствуется. Как в Петербурге. Она на него похожа. Огромные густо заселенные площади с конца XIX века. Не то что наша Москва, где старого-то осталось с гулькин нос, рядом с новыми махинами. Ну, она у нас очень столичная, иногда даже слишком столичная. Со злыми лицами и острыми локтями.

В Вене лица добрые, мягкие, отзывчивые. Хотя, впрочем, сами венцы говорят, что венская улыбка на лице еще ничего не значит. Это только «прием», манера, роскошная видимость. А национально быть венцем всегда означало иметь не только какое-то количество высокородства, но и парочку капель славянской крови, и еврейскую добавку, и что-нибудь еще «этакое». Только смесь дает настоящую венскую выправку.

Музыка в Вене играет особую роль. И дело не в том, что повсюду следы Моцарта, Бетховена, Шуберта, Малера. Дело в том, что музыкой насыщена вся жизнь Вены. Два концертных комплекса, Музикферайн с его Золотым залом – и Залом Брамса, поменьше, для камерных концертов, прямо упирающимся в раззолоченную пышность. На ТВ-экране все тут такое сияющее и блестящее, а в жизни тесноватое и домашнее, немного обтрескавшееся и родное. А неподалеку – Концертхаус, где плюс к Большому залу и Залу Моцарта, поменьше, есть куча разных помещений помельче, типа Зала Берио, где можно проводить разного рода экспериментальные изыскания. Тут в целом пошире, попросторнее, подемократичнее. Но все равно – по-венски нарядно.

В Париже давно плюнули на нарядность и парадность публики в опере. А в Вене все равно «выход» в театр или на концерт сохраняет светскую нотку. В этом городе проводят балы на полном серьезе! И при входе проверяют у любезнейших господ во фраках, белая ли у них бабочка («Откиньте, пожалуйста, свой белый шарф!»). На премьере в Штаатсопер такое количество «протокола» (дамы в длинных платьях), что затрудняешься ответить, не попал ли ты случайно куда-то совсем не туда.

Штаатсопер. Самое главное, что здесь есть «стоячий партер», в конце партера сидячего. И вот там самые главные ценители и знатоки. Хорошо известный мне ректор Венского университета провел там много часов не только студентом, но и профессором. Потому что кого они тут только не слыхали и не видали! Вот найдешь для себя удобное местечко у стойки, обвяжешь его любимым кашне – и будешь наслаждаться каждым звуком, если ты настоящий профи в меломанстве. Тут ведь играют оперы фактически каждый день, и репертуар до сих пор не самый маленький.

Но теперь есть еще и театр «Ан-дер-Вин», тот, исторический, где играли когда-то премьеры «Волшебной флейты» и «Фиделио». Там спектакли совсем не каждый день, но играют по-фестивальному. Один состав, специально на данный спектакль, особенный исполнитель – отыграют одну серию спектаклей, и все! Вот в этом году Асмик Григорян должна спеть в мае Норму – и вся Европа уже охотится за билетами, которые так и не начали еще продавать.

Но штучности «Ан-дер-Вина» мало. Есть ведь еще и Фолькс­опер, далеко от центра, на Верингерштрассе. Там, конечно, играют и «Кармен», и «Травиату», но главное – оперетты и мюзиклы. А в опереттах, как выяснилось, вряд ли обходится без того, чтобы обсмеять или подковырнуть какого-то «не такого» персонажа, то ли иностранца, то ли еще почему-то «чужого». Не очень приятное свойство комического жанра. И сейчас в Австрии, кстати, среди молодежи разделение 50:50 – справа те, кто за Австрию, за «жену на кухне», за «строгость нравов» (в основном мужчины), а слева – которые за свободу, за гендерное равенство и возможность любых сексуальных ориентаций. Кажется, Фольксопер расположена далеко от центра не только географически, но и идеологически тоже. И тут публика, извините, как правило, ну очень провинциальная.

И еще в Вене есть драма. Есть Бургтеатр, где в свое время сыграли премьеру «Похищения из сераля» Моцарта. Красавец-театр напротив Ратуши. Там сейчас интендант Мартин Кушей, которого мы знаем как высокого классика в опере (но который оперу забыл – по убежденности, что все в ней сказал, что мог). На сценах Бургтеатра (их множество) играют и «Фауста», и «Медею», и «Дон Карлоса», и даже «Тоску» Сарду как драму. И отрываются по полной, когда ставят «Гамлет-­машину» Хайнера Мюллера, где обнаженность и сексуальность не просто насаждают (как обойтись без самого венского на свете Фрейда?), но превращают в инструменты исследования человека как такового, человека сегодняшнего, горестного, пугливого, запуганного.

В Вене есть не только старинные музеи, но и Музейный квартал, где давние постройки дополнены бешено современными, и где все время впихивают в публику все самое острое и самое радикальное в восприятии сегодняшнего мира. Есть и фестиваль «Винер Фествохен», когда видишь, наконец, публику берлинского типа, которая в «тихие времена» прячется по домам.

Вена – столичная или провинциальная? Не могу ответить на этот вопрос. Вспоминаешь все вместе – так и хочется сказать: «Зачем спрашивать? Столичная, самая столичная на свете!»