Контркультура
Burn — второй по узнаваемости гитарный рифф после Smoke on the Water, хотя сыграть его и не так просто, как те три кварты, что стали для моего поколения аналогом «Подмосковных вечеров». Burn — визитная карточка третьей ипостаси Deep Purple, с первых тактов которой заводятся «и язвенники, и трезвенники».
Название Smoke on the Water пришло из Америки. Так называлась патриотическая песня в стиле кантри, рекламирующая военную мощь США.
Рифф Ричи Блэкмора также импортирован оттуда. «Чарующий ритм» — его придумал Джордж Гершвин, а брат композитора Айра скупо, но подробно описал от первого лица, что происходит с тем, в кого вселился джазовый бес. Симптомы остались прежними. Всего нагляднее это сходство в трактовке Стэна Кентона, где саксофоны в том же темпе играют интервал, столь рельефно изображаемый гитарой Блэкмора. Таким путем грациозная и элегантная «буря и натиск» послевоенного биг-бенда впадает в русло хард-рока, действительно «фасцинируя» молодую, и в массе своей равнодушную к джазу аудиторию.
Должен признать, что мои попытки указать первоисточник одного из важнейших риффов рок-музыки не встречали понимания даже в относительно недавние годы. Столь велика власть иллюзии, поразившей кого-то в детстве, но еще сильнее комбинация нот, выбитых из фортепиано в эпоху, когда слово «рок» от Бруклина до Брайтона означало всего лишь популярную разновидность дешевых сластей. Ведь пьесу Гершвина и суперхит DP на момент его появления разделяло ровно полвека.
«Благодарю тебя» — монументальный шлюсс-аккорд золотой декады Муслима Магомаева. Песня Арно Бабаджаняна на стихи Роберта Рождественского стала последней в череде хитов, созданных этим тандемом специально для великого певца. Это вовсе не означает, что в дальнейшем артист испытывал недостаток достойного материала. Та же «Малая земля» Пахмутовой и Добронравова заслуживает переосмысления и переоценки, свободной от злопыхательских искажений. Муслим Магомаев не забыт. Чего не скажешь о мимолетных впечатлениях, улетучившихся со временем, неминуемо гаснущих в уме и памяти за кажущейся ненадобностью. Предлагаю рассмотреть три, некогда очевидных, нелинейных совпадения с ключевой фразой в припеве «за шепот и за крик, за вечность и за миг» и т. д.
Британское пауэр-трио The Gun по праву считается одним из пионеров тяжелого рока. Коронный номер этой группы Race with the Devil стоит в одном ряду с Black Night и Paranoid. Однако нас интересует второй трек с дебютной пластинки, «Печальная сага про мальчика и пчелу», чье торжественное вступление сравнивали с «Благодарю тебя» в сугубо комплиментарном смысле случайные слушатели обеих композиций. И в самом деле, при первых каскадах струнных вспоминается Юрий Силантьев, посланный в Лондон для достойной оркестровки опуса братьев Гурвиц.
«За смех и за печаль, за тихое прощай…» — эти слова Роберта Рождественского идеально ложатся на мотив серенады Доменико Модуньо Stasera pago io, великолепно спетой Магомаевым на языке оригинала в начале его эстрадной карьеры. И снова важная оговорка: нам любопытно не «кто у кого стащил», а кто кого, в той или иной степени, вдохновил, благословил и надоумил. Ведь коренной и закономерный перелом в творчестве Элвиса Пресли тоже связан с адаптацией O sole mio и «Вернись в Сорренто».
Ну и, наконец, третья вещь, в равной степени созвучная работам Бабаджаняна и братьев Гурвиц, — это, конечно, «Портрет работы Пабло Пикассо». Автор русского текста нам неизвестен, хотя и похоже на Гаджикасимова. Такой готический ребус могли придумать Жерар де Нерваль или Уильям Батлер Йейтс. Гоголевская тема одержимости портретом позднее получит развитие в «Джоконде» Тухманова и Сашко. Но и от этих бесхитростных строк анонима веет мистическим опытом, имевшим место на самом деле. Сама песня — польская, на вечную тему «не повторяется такое никогда», с традиционным перечислением вполне земных радостей.
Следы «Портрета» ведут в сумеречную зону коллаборационизма, взаимных обвинений и тайн, подернутых мраком оккупации. По слухам, автор музыки Владислав Шпильман пережил этот период не без моральных потерь.
Не нами сказано: реальность подражает искусству. В данном случае патологическим комбинациям в духе «Ночного портье», не полезным для людей впечатлительных. Одним словом, caveat lector — читающий предупрежден.
По идее первым исполнителем «Портрета» был одессит Алик Берисон, а не «Веселые ребята», чья версия так и не попала на пластинку, несмотря на колоссальную популярность в магнитиздате. И цепкая фраза «вернулся-таки я в Одессу» всплывает неслучайно, поскольку она также самым тесным образом связана с эстрадой социалистической Польши.
Услышав ретро-фокстрот Powolanie на первом диске Марыли Родович, ленинградский поэт Рудольф Фукс моментально зарифмовал типично «одесскую» зарисовку в стилистике Бабеля, сосватав ее своему главному протеже — Аркадию Северному. Остальное, как говорится, история.
Еще один обаятельный польский «пшебой» 1960-х, «Влюбленные среди нас», оставил побочный, но интересный след в теперь уже далеком прошлом. Он послужил основой для трогательных куплетов, пропетых Сергеем Юрским в одном из выпусков «Театральных встреч» с немеркнущим блеском.
В числе песен других времен, народов и стран, реанимированных Аркадием Северным в начале 1970-х, стоит отметить Tres Palabras, известную у нас как «Гимн журналистов». Такие вещи любили цитировать персонажи Василия Аксенова и Анатолия Гладилина: шеф нам отдал приказ лететь в Кейптаун… Звучит красиво, хотя вместо «кейптауна» светила командировка в провинцию по письмам трудящихся, а «шеф» курил не сигару, а «Новость». В эфире радио «Свобода»* Анатолий Гладилин намекал на неслучайную смерть французского певца Клода «Клокло» Франсуа (того самого Франсуа, чью «Как обычно», переделанную в «По-своему», пели, зомбируя манежи и арены, Фрэнк, Элвис, мечтатель Дин Рид и даже Иосиф Кобзон) от рук мафии, хотя официально его погубил оголенный провод.
Двадцатый век — чемпион по совместительству несовместимого и опасным связям. А вот живое исполнение Кобзоном Hey, Jude, к сожалению, не сохранилось. Как правило, песня едина в двух лицах, но дублей может быть и несколько, и сфера их беспокойного присутствия выходит за рамки метража картины.
Среди иностранных танцев, модных в СССР 1960-х, вторым после твиста был, несомненно, леткисс, якобы заимствованный у финских лесорубов. Одна из песенок в этом потешном ритме создана на основе «Танца рыцарей» из «Ромео и Джульетты» Прокофьева. Под нее в картине «Я ее хорошо знал» весьма пикантно отплясывает Стефания Сандрелли, а поют не менее пикантные близнецы-блондинки Кесслер — Эллен и Алиса. К изумлению западных журналистов, на первомайском шествии 1966 года «летку-енку» исполняли перед самым Мавзолеем.
И еще один курьез 1960-х: в припеве Juanita Banana спародирована ария Джильды из оперы «Риголетто», две фразы которой также обеспечили культовый статус песне «О чем плачут гитары». В исполнении молдавского ВИА «Норок» и «Голубых гитар» Игоря Гранова она вошла в золотой фонд лирики отечественного биг-бита. На основе все той же Сaro nome сочинил, а затем и спел свою Tonight, My Love, Tonight совсем юный Пол Анка.
И коль скоро мы плавно переместились из Польши в Италию, нельзя не отметить еще две первоклассные вещи, отмеченные сходством с двумя шедеврами нашей эстрады. Один из них камерный, а другой, прямо скажем, всенародный.
Un bacio è troppo poco («Одного поцелуя слишком мало») — эту песню могла спеть только Мина. Ирония и горечь ее слов просвечивают сквозь «За что мне это горе дано судьбой» в устах Нины Бродской.
Умберто Бинди — композитор, чьи песни намного известней, чем имя их создателя
Умберто Бинди — один из ярчайших мастеров условной «генуэзской школы» итальянской эстрады, наряду с Луиджи Тенко и Джино Паоли. Характерной чертой песен, написанных генуэзцами, является задумчивый фатализм, когда потаенная страсть вырастает до вселенских масштабов, оставаясь всего лишь состоянием души простого смертного… Il mio mondo, принесшая Бинди мировую известность, и «За того парня» имеют немало общего. Особенно, когда ее поет по-английски Том Джонс, за спиной которого снова отчетливо колышется призрак маэстро Силантьева.
И в продолжение — Il mazzo di mammole, «букетик фиалок», на мотив которой «Валяба» Юрия Визбора ложится естественно и грациозно, как пляжная королева красоты на морской песок. Подобных совпадений столько, что, ей-богу, жутко и торжественно становится на душе.
Сколько битломанов хлопает себя по чубатому лбу, когда all about the girl who came to stay заглушает «ты ни разу не сказала нет» из мещанской баллады «В темных переулках Молдаванки», — сгинь, наваждение! С одной стороны, между этими песнями — бездна, с другой — родство страстей: ревность, неверность и тоска, приправленные щепоткой глумливой иронии.
Даже у самой шумной группы есть своя самая тихая песня. В репертуаре Роллинг Стоунз это Back Street Girl, интуитивный отклик на иконописную «Девушку из харчевни» Новеллы Матвеевой. Реплика из цикла «Глядя из Лондона», ожидающая от внимательных слушателей дешифровки и сопоставления.
Ускорив темп музыкальной заставки телесериала по детективам Эдгара Уоллеса, британская группа The Shadows раскрыла танцевальный потенциал этой романтической мелодии. А в исполнении ленинградского ВИА «Поющие гитары», уже под видом «Цыганочки», Man of Mystery вторично «выстрелил», сопровождая карьеру золушки-провинциалки в советском фильме «Начало».
Тема еще одной долгоиграющей английской постановки The Avengers цементирует «Хозяйку города» — энергичное ча-ча-ча квартета «Аккорд». А знаменитые Greenfields квартета The Brothers Four своевременно заполняют паузу в монологе одной из главных песен 1960-х, знакомой нескольким поколениям влюбленных как «Почему ты замужем».
Такова магия звеньев связующих. Но в сфере переживаний и чувств целесообразнее «мыслить опущенными звеньями», вращая калейдоскоп музыкальных совпадений по наитию.
«Песня американского безработного» — так звучит в вольной интерпретации репрессированного переводчика Валентина Стенича название песни Brother, Can You Spare a Dime из бродвейского ревю «Американа». Написанная Ипом Гарбургом и Джеем Горни в 1930-х, она стала неформальным гимном Великой депрессии. Леонид Утёсов исполняет номер своего заокеанского коллеги Эла Джолсона (один из основателей звукового кинематографа США), как всегда, вышибая слезу параллельно со смехом, как бы подмигивая и предлагая слушателю самостоятельно судить, насколько правдивы причитания изображаемого им попрошайки. Столь же утрирована и бравада пьяного шахтера (шахтера ли?) в «Шестнадцати тоннах» Мерла Тревиса. Но апофеозом отчаяния и безысходности определенно является советский ответ обеим американским историям в кинофильме «Последний дюйм». Поскольку и про Боба Кеннеди, и про певца по фамилии Рыба не рассказывал только ленивый, мы опустим это звено. Рекламируя силу своих кулаков (один чугунный, другой, якобы, стальной), персонаж «Шестнадцати тонн» намекает на совершенные ими убийства. Из-под маски «горняка» выглядывает серийный киллер-маньяк. Это место цитирует в припеве Ain’t Gonna Move харизматичный Sam The Sham, техасский аналог Вальдемара Матушки и основатель легендарной группы «Фараоны».
Ain’t Gonna Move — отличная, но далеко не самая популярная вещь «Фараонов», знакомая в основном дотошным поклонникам. Тем фантастичнее ее появление в, казалось бы, самом неожиданном месте. А где именно, мы сейчас напомним.
«Господин Никто» — первая и самая удачная экранизация шпионских романов Богомила Райнова о разведчике по имени Эмиль Боев. Песня «Фараонов» (28’44’’) играет в притоне, где пасется разношерстный эмигрантский сброд: бывшие пособники нацистов, «коларовцы», выбравшие «свободу» перебежчики с уголовным прошлым. Одним словом, как сказали бы сейчас, «релоканты». Кто из них заводит вторую сторону фараоновского сингла, не уточняется, но в годы винилового дефицита это был большой подарок всем любителям битовых редкостей. Скорее всего, это делает некий Тони — «пьянчуга и бабник, официальная должность — редактор издаваемого Центром журнала»…
Каким бы насыщенным и динамичным ни был рассказ, финал его внезапен и краток. Нечто подобное я испытал, обнаружив в аранжировке пугачевского «Сонета» синхронную пульсацию (4’18’’) Sweet Sticky Thing группы Ohio Players. У Пугачевой это всего лишь несколько секунд — можно сказать, «ария секундной стрелки». В конце концов, искусство — сумма приемов, внедряемых умело и своевременно.
