События
Начиная с весны, музыка Рахманинова исполняется на сценах всей страны с особым рвением. Большой не остался в стороне: была организована выставка в Экспозиционном фойе театра, вечер романсов композитора с Молодежной оперной программой, концертное исполнение оперы «Алеко» и «Всенощного бдения». Празднование юбилея Рахманинова завершилось концертом на Исторической сцене: в программу вошли Вторая симфония и поэма «Колокола».
Выбор произведений неслучаен – оба они связаны с историей самого театра. Замысел Второй симфонии пришел Рахманинову в 1906 году – в то время он наводил свои дирижерские порядки в оркестре Большого. В 1914-м в московской премьере поэмы «Колокола» приняли участие солисты и хор театра. Эту «струнную» и «хоровую» симфонии роднит единение контрастов, поэтичность образов, способность будоражить публику и заставлять ее вслушиваться, затаив дыхание, в каждый поворот музыкальной мысли. Каким же было исполнение этих произведений?
В назначенный час оркестранты по-европейски безмолвно вышли на сцену. К ним присоединился дирижер Филипп Селиванов – и зазвучала Вторая. Селиванов увлеченно ткал музыкальное полотно этой симфонии. Многослойная фактура просвечивалась насквозь: отстраненные риторические вопрошания гобоя пытаются успокоить мягкие виолончели, трепет неугомонных скрипок предваряет пришествие грозной меди. Наибольшее впечатление произвела третья часть: одна за одной накатывающие волны щемящей темы кларнета и скрипок выстроились в один колоссальный прибой безбрежного моря рахманиновской нежности. Не давали вздохнуть динамические спады перед покорением новой вершины и проникновенное пианиссимо. А вот в кульминациях – и это касается, пожалуй, всей симфонии – хотелось прибавить силы звуку, чтобы наполнить им каждый уголок Исторической сцены.
Во втором отделении зазвенели «Колокола». К оркестру присоединился хор Большого театра и солисты Светлана Лачина, Бехзод Давронов и Андрей Потатурин. Написанное по стихотворению Эдгара По в переводе Бальмонта, пропитанное тревогой и ожиданием катастроф первой половины двадцатого века, сегодня это произведение звучит как-то по-особенному. Пышущая молодостью первая часть со вступлением хора обрушила на зал долгожданное фортиссимо. С ним пришлось сражаться Давронову: его округлый бархатный тембр иногда терялся в оркестровой и хоровой фактуре. Обволакивало надеждами на светлое будущее томное сопрано Лачиной. Пожалуй, в этом исполнении «Колоколов» текст поэмы отошел на второй план, как когда-то символизм По и Бальмонта в трактовке Рахманинова. Разве что исправно чеканил сталь траурного шествия баритон Потатурин. На этой части залитая кроваво-красным светом сцена начала меняться – и на финальных истаивающих в мажоре аккордах уже сияла небесно-голубым.
