События
Когда-то я ставил «Музыку для декабря» старшим детям: они, маленькие, засыпали под нескончаемую медитацию Антона Батагова, из которой вырос фильм Ивана Дыховичного. Потом были миниатюры для телеканала с зеленым шариком (телевизор еще смотрели), для другого канала, для третьего. Дети выросли; Батагов перестал выступать и стал писать музыку неприкладную. Впрочем, миниатюры длиной в несколько секунд, вошедшие в альбом «Контракт сочиняльщика», не утрачивают ни ценности, ни значимости, даром, что канала этого давно нет.
После бесконцертного ретрита, вернувшись пианистом, а затем играющим автором, Батагов не проявлялся как автор «служебной» музыки. Если бы не «случай, Бог-изобретатель», сценической премьеры музыки к спектаклю Ивана Вырыпаева «Волнение» ждать пришлось бы год – но вышло, как вышло. Звонок драматурга, пьеса, удивление и радость, и вот Батагов пишет 10-частную сюиту… которая прозвучала во втором отделении первого сольного его концерта в «Зарядье».
В первом Антон изящно обрамил глассовскую «Фигуру вдалеке/Пассакалью для фортепьяно», написанную специально для него, неочевидными пьесами Шуберта, у которых и названий-то нет. Шуберт был нежен и печально-покоен, а Гласс – невыразимо красив сдержанной красотой, и чтобы этим красоте и нежности дивиться, нужно ли знать, что Шуберт – любимый композитор Гласса, и что у них совпадают дни рождения?
«Зарядье» – замечательный зал, с прихотливой, но прекрасной акустикой. Прихотливость сработала не на тех, кто вслушивался в каждый звук, шедший с затемненной сцены: эпидемия зального кашля не оставляла публику с первых нот. Это, впрочем, прибавляло музыке драматичности и веса: казалось, она звучит поверх сдавленных взрывов. Но кашель был посрамлен, на что музыка внимания особого не обратила.
«Волнение» уже поспешили срифмовать с частыми обращениями замечательных наших композиторов к театру. Кажется, она существует наособицу. Она гармонична отдельно от спектакля (наверняка, и в спектакле более чем уместна), и саундтреком ее назвать трудно. Критик Юлия Бедерова очень точно назвала эту музыку «ламповой» – в лучшем смысле она является таковой, при том, что у Батагова нет, кажется, ни одной виниловой пластинки, и записывается он в цифровой студии, но воля и стремление создателя вдыхает в единицы и нули воздух, и они обретают вполне живую плоть. Эта музыка, чего бы ни касалась – чувств, географии, перемен смыслов (судя по названиям частей), – апеллирует к живому, а значит, к вечному, и в ней слышится все то, что слушаем мы, но слышен и голос Батагова, и, наверное, шепот Вырыпаева, ведь есть все-таки текст. И он невидимыми буквами проступает в слушателе.
Коду, в которой Батагов сыграл на бис фортепианное переложение вновь шубертовской песни «Du bist die Ruh» («Ты – мой покой»), очень было бы уместно сделать эдаким возвращением в стасис – но не выйдет. Потому что она называется «Ты – мой покой». И публика, слушая ее частично стоя, понимала эту апелляцию к Другому, кем бы он ни был, и явно испытывала волнение. Значит – жила.
