Персона
«Я однажды назвал свой жанр минимализмом с человеческим лицом, но был очень зол на себя за то, что неудачно пошутил не в том месте и не в то время – эта шутка была растиражирована».
О музыке Леонида Десятникова было сказано достаточно, но лучше ее слушать. И также ждать новых сочинений и новых записей – «Зимы священной 1949 года», балетов Opera и «Утраченные иллюзии». Композитор в многочисленных интервью также высказался о своей работе исчерпывающе.
Десятникову исполняется 65 лет. По этому случаю в Санкт-Петербурге состоится авторский концерт, впервые в России исполнят Yiddish для сопрано и струнного квартета, а в Екатеринбурге театр «Урал Опера Балет» представит четыре новых балета на музыку композитора.
Премьеры Десятникова пришлись на время, когда культурное производство не прекратилось, а напротив, жестоко разрослось, и однажды мы проснулись не людьми, но работниками рекомендательного сервиса: разговор о результатах этого производства обернулся бесконечным анонсированием и благим просвещенчеством.
Популярный Telegram-канал дружески похлопывает по плечу: «Метнер – композитор немножко для своих, но его очень любят музыканты, и есть за что». Популярный роман с обложки заявляет, что он «“Денискины рассказы”, осложненные Альмодоваром» – такое заявление выдает, конечно, лишь усердие упаковщиков, а не намерения автора. Даже в личной переписке, когда визави советует музыку на Spotify или сериал на Netflix, все равно получается анонс, как на «Афише».
Произведения перестали представлять интерес сами по себе – гораздо интереснее фантазировать, что такое мог нюхать автор в момент его создания. Скажите, композитор Десятников – это музыкальный Владимир Сорокин? Или Стравинский, который вернулся на родину, пережил перестройку и сторговался-таки с кинорежиссерами? Это у него ирония и постмодерн? Если нет, тогда точно метамодерн (остроумная шутка Настасьи Хрущевой принята очень всерьез, как до тех пор всерьез была принята новость о конце времени композиторов). Восприятие музыкального как-то улетучилось, и сочинение уже не рассматривается как самодостаточная величина, оно сразу раскладывается слушателями-рекомендателями на картотеку цитат и аллюзий, судорожно соотносится с поколением и эпохой, предшественниками и современниками: осмеянный когда-то Чуковским вопрос «что хотел сказать автор этим произведением?» мутировал в «кому автор хотел сделать hommage?»
Это приобретенный рефлекс владельцев малых СМИ: чтобы привлекать и удерживать подписчиков, необходимо публично изумляться, резюмировать, выставлять баллы, определять связь с Эпохой, определять культурных родственников автора, снисходительно сообщать о них читателям.
Это необходимость таргетирования и эффективного маркетинга. По прослушивании нами одного альбома, стриминговые сервисы услужливо предлагают еще несколько похожих – сходства эти никак, понятное дело, не объяснены, им предлагается просто верить, ведь нейросети постоянно улучшаются и оперируют неслыханными объемами данных. Похоже на мысль Бориса Филановского из недавнего «Шмоцарта» о «полном отчуждении музыки от слушателя путем неограниченного доступа к ней».
В общественную российскую привычку вошла ежедневная, как на конвейере, упаковка новых поколений и эпох. Новое сочинение, едва исполнено в концертном зале, вносится в воображаемую хрестоматию отечественной музыки. Не успевает начаться календарный период, как в публичной речи оказывается, что он уже давно отринут, и за ним уже маячит следующий: в октябре 2020 года многие с удовольствием рассуждают об эпохе пандемии и эпохе постпандемии – и сама собой притягивается музыка эпохи постпандемии, как будто и впрямь она существует как художественная обособленность. Во всем видно желание быть причастными Большой Истории: и мы не хуже предков, и у нас есть эпоха, и хрестоматия есть – это специфическая забота о самих себе через заботу о потомках, которым предстоит нас анонсировать.
Вся музыка похожа на самое себя и, возможно, также понравится нам.
То, как музыка вдруг явила ни-на-что-непохожесть, безэмоциональность, я почувствовал, слушая «Пинежское сказание о дуэли и смерти Пушкина». Мне нравилась музыка, и к концу этого сказания стало совершенно все равно, когда она написана и какие другие музыки она напоминает и склоняет (много какие, но рефлексия отключилась за ненадобностью или от лени). Через несколько дней в компании приятелей я смотрел фильм «Москва» – по совпадению, а не потому, что готовился к написанию серьезного юбилейного текста. Если даже ирония лежала на периферии мысли композитора, спустя двадцать лет после выхода фильма она растворилась в себе же: нет старых серьезных песен, спетых с как бы иронической новой интонацией; нет сопоставления неравновеликих Равеля и Маслова – есть Десятников.
Через какое время после премьер «Пиковой дамы» и «Щелкунчика» в них перестали слышать Моцарта, Шумана, Вагнера, французские песни? Иначе говоря, в какой момент современную музыку 1890-х и «старину в современной обработке», которые причудливо совмещены в обоих произведениях, стали воспринимать как монолитную авторскую музыку Чайковского и по каким причинам это произошло?
Сегодня в музыке Десятникова нет иронии, ни новой, ни старой, ни хорошо забытой простоты – речь не о последних по времени сочинениях, а о слушании любых его сочинений. Это очень непростая музыка, о чем уверенно скажет, например, каждый из хореографов, работавших с ней. Неслучайно все эти хореографы имеют классическое балетное образование и обладают соответствующим типом музыкально-пластического мышления. Полагаю, что в музыке Десятникова они ценят как раз внеположенность стилям, поколениям и прочей этикеточной продукции.
Значение имеет только профессионализм композитора и строгость выражения – строгость фантазии. Даже если автор действительно кого-то цитирует, какое кому может быть до этого дело? Еще и осенью 2020 года.
