События
Поэзия Пушкина и джазовая импровизация – кто первым соединил эти два элемента в сценическом действе, концерте, хеппенинге – теперь уже сложно сказать. Как правило, авторы таких оригинальных идей – представители андеграундной постсоветской культуры, авангардных направлений – особо не заботились об «оформлении патента». Но известно, что в 1998 году в Нью-Йорке на одном джазовом фестивале Андрей Битов – основоположник постмодернизма в русской литературе – и Александр Александров – в 1980-х коллега Петра Мамонова по группе «Звуки Му» – провели любопытный эксперимент с виртуозами джаза: стихи Пушкина, прочитанные строчка за строчкой по черновым рукописям, предстали в неожиданном контексте импровизации квартета – трубы, контрабаса, фагота и ударных. Поэтические строфы, принадлежащие русскому классику, и музыкальные фразы, пришедшие из афроамериканского фольклора, словно бы рождались одновременно. Опыт был признан удачным, а раз так, то почему бы его не повторить?
Первый русский метароман, он же «энциклопедия русской жизни», по мнению Виссариона Белинского – одного из виднейших литературных критиков своей эпохи, не обделен вниманием современных режиссеров. Классика сейчас котируется по хорошему курсу, что подтверждает свежая киноадаптация «Евгения Онегина» с Виктором Добронравовым в титульной роли. Впрочем, перенос на экран пушкинской поэзии – дело непростое (в каком-то смысле даже неблагодарное), и кажется, что куда проще сохранить оригинальное стихотворное повествование в условном пространстве театральной сцены. Тем не менее если вспомнить самые удачные работы – к примеру, того же «Онегина» Римаса Туминаса, то вывод напрашивается сам собой: и для постановки в театре «онегинская строфа» – крепкий орешек. Пушкина нужно с чем-то комбинировать. С чем именно? Репликами на французском? С выразительными русскими романсами? Два вахтанговца – народный артист России Алексей Гуськов и режиссер Михаил Цитриняк – пошли ва-банк и в своем спектакле «Онегин-блюз» использовали только пушкинское слово – за что им честь и хвала.
«Онегин-блюз» (детище продюсера Леонида Робермана) – целостная и гармоничная конструкция, о которой, с одной стороны, можно говорить как о моноспектакле – действительно, в центре всей композиции находится рассказчик, воссоздающий в лицах историю взаимоотношений столичного повесы и провинциальной «мечтательницы нежной»; с другой – как о камерном концерте для чтеца-солиста, соло-саксофона и струнного квартета. Одно не противоречит другому. Живой музыке здесь отведена особая разноплановая роль. Она не только создает осмысленный эмоциональный фон, но также по-разному комментирует ключевые сюжетные повороты – и эти «примечания» порой настолько развернутые и изобразительно самостоятельные, что невольно вспоминаешь зарисовки самого Пушкина на полях рукописей. Вместе с неоклассическим саундом, придуманным для «Онегин-блюза» двумя авторами, давними соратниками Цитриняка – Борисом Кинером и Александром Прокоповичем, – в спектакле устанавливается главенство традиции, хрестоматийности, свойственной любому великому литературному памятнику. Зритель уже готов поверить в эту строгость, стройность и каноничность, но на сцене появляется саксофон – и происходит обряд десакрализации. Как мало нужно – всего лишь ввести голос современного инструмента, чтобы главный герой «собранья пестрых глав», Онегин, распрощался со своим широким боливаром и принял облик современника.
В первой версии постановки творческий тандем с Алексеем Гуськовым составлял Игорь Бутман; в новом варианте задействована представительница другого поколения – выпускница Гнесинской Академии Вероника Кожухарова. В «Онегин-блюзе» она играет сольно, с гитарным сопровождением (Максим Ротшильд), а также вступает в диалог со струнным квартетом (Сергей Мазур, Максим Доронкин, Анастасия Федоренко, Владислав Алмакаев) – в какой-то момент их совместное музицирование перерастает в конфликт стилей, умышленно разрушающий мелодическое построение композиции. В отличие от Бутмана, который ассоциировал пушкинский роман со звучанием тенор-саксофона, Вероника Кожухарова верна инструменту альтового регистра, и этот нюанс тоже учтен создателями спектакля: на моменты наивысшего драматического напряжения альт-саксофон отвечает пронзительным воплем. Манера игры Кожухаровой, с одной стороны, энергично напористая, с другой – чувственная, не лишенная мечтательно-меланхоличной теплоты.
Участники квартета, в свою очередь, вовсе не немые наблюдатели, покорно воспроизводящие доверенный им аккомпанемент. Им поручена куда более интересная творческая (актерская, если угодно) задача: во втором акте музыканты отходят от своей исполнительской миссии и взаимодействуют с Алексеем Гуськовым уже в качестве статистов. В «Онегин-блюзе» это не единственный момент «превращения». Вахтанговские мэтры не отказали себе в удовольствии поиронизировать на тему оперной интерпретации романа Чайковским. Симпатия Петра Ильича к образу Ленского комично обыграна в сценке перед дуэлью: неуклюжий полноватый реквизитор (Николай Дорожкин), облачившись в театральный костюм поэта-романтика, выходит на авансцену и поет арию «Что день грядущий мне готовит?» – поет так самозабвенно, утрированно, как это делают тенора в плохих классических постановках «Онегина» в академических театрах. За эту нахальную выходку реквизитора под смешки публики прогоняют за кулисы.
Музыка добавляет спектаклю объема, но ведущая партия здесь все же отдана слову. В этом Алексей Гуськов – непревзойденный мастер. Прежде всего, хочется обратить внимание на исключительное отношение актера к литературному источнику, из него он черпает «бездну мыслей и чувств» и, оставаясь в образе хорошего знакомого, товарища, знавшего Онегина в дни его молодости, передает зрителям все самые интимные переживания героев романа с удивительной легкостью, свойственной для разговорного языка. Поэтому эпические объемы поэтического текста не давят на ухо. Гуськов смотрит на персонажей как на живых людей, с позиции своего опыта и использует для повествования все богатство интонаций – лирические, патетические, сатирические, комические. Спектакль пронизан изящным юмором. Он как дымка, парящая над фундаментальностью художественного текста. Рассказчик-Гуськов и сочувствует главным героям, и по-доброму подтрунивает над ними. В этом смысле хороша сцена письма Татьяны (кстати, «милый идеал» Пушкина предстает в «Онегин-блюзе» угловатой танцовщицей в балетной пачке и в очках – ее играет Юлия Винникова): актер обращает внимание зрителя на то, что старшая из сестер Лариных изъяснялась в основном по-французски, и «прикидывает» прямой перевод первых строк – «Я вам пишу – и это все, мне больше нечего вам сказать» (Je vous écrit, voilà c’est tout et je n’ai plus rien à vous dire). Смешивая литературный вымысел с действительностью, он заставляет вслушиваться в произносимые строки и воспринимать выдуманные события как реальность наших дней.
Нужно ли идти в театр, чтобы «перечитать» нетленный роман Пушкина в блюзовой обработке? Бесспорно. Его наследие несет в себе важный эстетический код для любого русского человека. А джаз и блюз? Они выгодно оттеняют всю амплитуду человеческой души.
