Персона
В Московском музыкальном театре «Геликон-опера» состоится премьера оперы азербайджанского композитора Леонида Вайнштейна, мало известная московским меломанам. А вот в Баку эта опера является культовой и логично, что на постановку пригласили азербайджанского дирижёра, связанного к тому же с «Геликоном» долгими годами дружбы и сотрудничества. С Ялчином Адигезаловым (ЯА), учеником Ильи Мусина, другом Дмитрия Бертмана и самым известным азербайджанским дирижером на постсоветском пространстве, человеком удивительной судьбы и музыкантом с потрясающим бэкграундом, накануне премьеры встретилась Ирина Шымчак (ИШ).
ИШ Вы были на премьере «Золушки» в 1985 году в Баку?
ЯА Конечно, но в 1985 году мне было 25 лет, сейчас – 60. К тому времени я уже завершил обучение в Бакинской консерватории, как пианист, и собирался уезжать к Илье Александровичу Мусину в Ленинград на дирижерский факультет. Но я очень хорошо помню реакцию публики, которая тогда собралась в зале. Конечно, большинство были дети. «Золушку» принято считать детской сказкой, хотя она совсем не детская! Это добрая сказка на все времена и для взрослых, и для детей. И много поколений бакинцев выросли на замечательных операх-сказках Леонида Вайнштейна – «Золушка» и «Кот в сапогах».
ИШ Каким Вы запомнили Леонида Вайнштейна?
ЯА Леонид Вайнштейн – один из самых одаренных учеников Кара Караева, который, как известно, был одним из любимых учеником Шостаковича. Дмитрий Дмитриевич называл его своим «сыном». Неоднократно приезжая в Баку, где Караев уже создал свою композиторскую школу, в которую вошли композиторы среднего поколения Ариф Меликов, Васиф Адигезалов, Муса Мирзоев, позже – Исмаил Гаджибеков, Полад Бюльбюль-оглы, Франгиз Ализаде и другие, Шостакович называл их своими «внуками». Эта преемственность поколений – от Шостаковича, учителя Караева, к ученикам Караева – для меня ценна прежде всего как музыкальная родственная связь. Ученики Караева, помимо того, что были по-разному одаренными, отличались мастерством и высоким интеллектом. Иначе в классе Караева и быть не могло.
Партитура «Золушки» сделана превосходно! Меня судьба свела с этим произведением впервые, но с творчеством композитора я знаком давно. Мне посчастливилось в 2005 году принимать участие в записи его авторского компакт-диска. Записывали здесь, в Москве, в Пятой студии ДЗЗ с Большим симфоническим оркестром им. П.И. Чайковского. Вместе с Дмитрием Коганом мы записали Скрипичный концерт, а также Шестую симфонию, Симфоническую Поэму и Дивертисмент для струнного оркестра. Диск получился достойный. В тот же год мы исполнили эти произведения с БСО в Баку, на концерте, посвященном 60-летию композитора. И вот спустя 15 лет судьба предоставила мне возможность участвовать в создании спектакля «Золушка», впервые в России, за что я бесконечно благодарен руководству театра «Геликон-опера» и моему другу Дмитрию Александровичу Бертману, с которым мы дружим более 20 лет. Я ведь дирижировал в «Геликоне» еще в 2000-м году!
ИШ А чем дирижировали, помните?
ЯА Очень хорошо помню: начинали с «Кармен», потом «Евгений Онегин», затем были замечательные гастроли «Геликон-оперы» в Баку с «Мнимой садовницей», потом «Травиата», «Летучая мышь» и замечательный цикл из четырех спектаклей «Пиковая дама» в юбилейный год Петра Ильича. Так что срок дружбы с «Геликоном» у нас немалый. Правда, меня не было здесь 10 лет, но я сразу почувствовал тепло, когда приехал, и со стороны музыкантов оркестра, и со стороны солистов. Давно знаю и руководящий состав – Илью Ильина, Владимира Горохова. Мы крепко дружим (улыбается). И, конечно, я благодарен моим друзьям Тимуру Вайнштейну, сыну композитора и близкому другу «Геликона» Назиму Эфендиеву, которые доверили мне музыкальное руководство спектаклем. Уже буквально после двух репетиций стало ясно, что этот чудесный спектакль полюбится всем.
Фото : Ирина Шымчак
ИШ Если одним словом попытаться определить музыку «Золушки», какая она?
ЯА Добрая. Это очень светлая музыка, проникающая в сердца не только наших маленьких зрителей, но и взрослых. Вайнштейн был замечательным мелодистом, и я думаю, что многие, уходя со спектакля, будут напевать мелодии из этой оперы – запоминающиеся, яркие, красивые. При том, что сюжет оперы – по сказке Шарля Перро, совсем не восточный – в музыке композитора присутствует очень много восточных элементов.
Леонид Вайнштейн – азербайджанский композитор. Он родился в Баку, учился там, чисто говорил на азербайджанском языке, впитал в себя весь колорит и прелесть азербайджанских мугамов. И это проходит красной нитью через всю его музыку. В этом, наверно, и есть ценность музыки Вайнштейна, в синтезе Востока и Запада, который придает неповторимую краску, шарм спектаклю. Очень талантливый режиссер Илья Ильин придумал невероятные эффекты с использованием современных 3 D технологий. Не сомневаюсь, что это произведет ошеломляющее впечатление.
Лично я подошел к постановке «Золушки» со всей ответственностью, она совсем не простая и для вокалистов, достаточно сложная тесситура, метроритмика. Леонид Вайнштейн ушел из жизни очень рано, но музыка композитора, вне всякого сомнения – будет жить!
ИШ А Вы помните свою первую «Золушку»? Ведь их много: есть оперы Массне и Россини, есть балет Прокофьева…
ЯА У меня перед глазами всегда советский замечательный фильм с Яниной Жеймо 1947 года. Я его до сих пор смотрю. Сейчас, наверно, я повзрослел и стал сентиментальный, но, когда я смотрю финал фильма, у меня наворачиваются слезы, настолько все девственно, настолько все чисто, настолько все искренне и – я даже не знаю, какие слова подобрать…
ИШ Святая простота?
ЯА Священная, я бы сказал. Простота и чистота. Этот фильм всегда у меня перед глазами. Ну и, конечно, бессмертная музыка Сергея Сергеевича Прокофьева, одного из моих любимых композиторов.
Вообще, я вам скажу, взяться за «Золушку» после такого созвездия композиторов, которые к ней обращались – надо быть достаточно смелым человеком. Я говорю сейчас о Вайнштейне. «Золушка»… Не всякий решится на это. Надо быть очень убедительным. Леонид Вайнштейн служил своей профессии верой и правдой. Он был честный музыкант. И вы это услышите в его музыке. Он писал и говорил так, как чувствовал. И самое ценное – он всегда писал от сердца, и никогда – от головы. Многие композиторы его поколения увлеклись тогда модными течениями и стали, находясь в Азербайджане, изобретать новую стилистику, увлеклись авангардом, сериальными композиторскими техниками. Но без ложной скромности могу сказать, что композиторская школа Азербайджана на постсоветском пространстве всегда была в локомотиве, в лидерах среди 15 республик. В 50-60 годы в Азербайджане наблюдался настоящий Ренессанс.
Узеир Гаджибеков, основоположник классической музыки, правильно выстроил систему: организовал первую консерваторию во всем регионе, написал первую оперу на Востоке, представляете, в 1908 году (знаю, что Дмитрий Бертман очень ценит и рассматривает возможность поставить оперу «Лейли и Меджнун» на сцене «Геликона»), стоял у истоков создания Симфонического оркестра, Хоровой капеллы, а его последователи Кара Караев, Фикрет Амиров, Джевдет Гаджиев, Султан Гаджибеков, основоположник нашей дирижерской школы маэстро Ниязи, человек, из-за которого мы пришли в эту профессию – всегда были в авангарде. Да, они писали национальную музыку. Но в том-то и была ценность этой музыки, что, основываясь на классических канонах, она оставалась ярко-индивидуальной. Это важно, потому что, когда мы слушаем Чайковского, Рахманинова, Бородина, Римского-Корсакова, мы же понимаем, что это – русская музыка. Когда мы слушаем Листа и Бартока – понимаем, что они венгры, но их музыка принадлежит всему миру. Шопен – польский композитор, Арам Хачатурян – армянский композитор, но Караев, Амиров, Гаджибеков, Меликов, Адигезалов – это азербайджанские композиторы, целое поколение, рядом с которыми жил Леонид Вайнштейн, сохранивший в себе это национальное зерно. Он нашел свой путь.
ИШ В самом начале нашего разговора Вы упомянули, что учились у Ильи Мусина.
ЯА Да, я учился у Ильи Александровича целых пять лет. Даже больше, наверно, шесть лет, потому что еще один год я с ним занимался до поступления. Когда я поступал в Ленинградскую консерваторию на оперно-симфоническое дирижирование, сдал все экзамены в его присутствии (специальность, сольфеджио, гармонию, музлитературу, коллоквиум). Получил хорошие оценки. Илья Александрович сказал мне: «Встретимся в сентябре в классе». И уехал отдыхать в Друскининкай, где он отдыхал каждый год со своей супругой. Оставалось сдать последний экзамен – «научный коммунизм». И мне поставили двойку. Это было сделано преднамеренно, потому что был огромный конкурс: на дирижерский факультет Ленинградской консерватории в те годы подавали документы 50-60 человек, а принимали 4. И меня просто так, не моргнув глазом, срезали. Я же был «национальным кадром» из Баку. Когда я позвонил Илье Александровичу и сказал, что меня срезали на научном коммунизме, он просто нецензурно выругался (что, в общем-то, ему несвойственно). Так я потерял год. Но учебу нужно было продолжать, иначе бы меня забрали в армию – такие были законы. Тогда я уехал на один год в Ташкент в консерваторию (там был дирижерский факультет), но летал в Ленинград заниматься с Ильей Александровичем. Билет из Ташкента в Ленинград стоил 28 рублей. Это было недорого, и я прилетал к Мусину раз в месяц и занимался по три-четыре дня.
ИШ В какие годы это было?
ЯА В 1984-85. Потом я к нему поступил и закончил Ленинградскую консерваторию в 1989 году, двумя операми – «Евгений Онегин» и «Фауст». А на дипломе с симфоническим оркестром дирижировал Вторую симфонию и Третий концерт Рахманинова. Илья Александрович поставил мне пять с плюсом.
ИШ Почти как у Рахманинова на выпускном.
ЯА У Рахманинова было четыре плюса (смеется). Чайковский на экзамене пятерку с плюсом обвел со всех сторон. Но Илья Александрович тоже был очень доволен.
Летом 1989 года я вернулся в Баку с дипломом Ленинградской консерватории. 6 октября состоялся мой дебют в качестве дирижера Государственного симфонического оркестра. Союз уже начал разваливаться. 20 января 1990 года в Баку вошли советские войска, и случился трагический Черный январь… Все это было сопряжено с моей судьбой. В одночасье страна рухнула, музыканты стали из Баку уезжать. Для такой малочисленной страны, как Азербайджан, которую покинули около тысячи музыкантов, это были тяжелые времена. В то время у нас зарплата была 25-30 долларов, а в Турции музыкантам платили две тысячи долларов. В Анкаре был даже создан оркестр, в котором из 100 человек 80 оказались бывшими бакинцами. В Мексику многие уехали, в Египет, но в основном стремились в Турцию. А у нас страна горела накануне гражданской войны… На мою долю выпало возглавить в это время симфонический оркестр, потому что главный дирижер тоже все бросил и уехал, а я остался. И вот Полад Бюльбюль оглы, наш посол, позвонил мне, а я в это время проходил стажировку в Венской академии музыки у Карла Эстеррайхера (я был там первым азербайджанцем, между прочим), и сказал: «Возвращайся, я тебя назначу главным дирижером – будешь самым молодым главным дирижером в Союзе!». Мне было тогда 30 лет. Я ответил, что только через месяц смогу приехать. Он согласился: «Заканчивай стажировку, получай диплом и приезжай». Я приехал, и началась борьба за сохранение коллектива, просто чтобы выжить. Работали без денег, почти три года – зарплата была символическая. В филармонии не было отопления, мы играли в холодном здании, нам было очень трудно, но коллектив мы сохранили. И так продолжалось больше девяти лет. Больше девяти лет я был во главе филармонического оркестра. А потом судьба меня забросила в Москву. В 2000 году был такой оркестр – Государственный симфонический оркестр радио и телевидения. Тогда, к сожалению, погиб мой коллега, Игорь Головчин, очень хороший, молодой дирижер. Год я проработал в Москве. Мы играли много концертов в Большом зале консерватории, в Зале Чайковского, записали два хороших компакт-диска. Потом меня пригласили в Стамбул, штатным дирижером в Стамбульскую оперу. К тому времени мы уже были очень дружны с Дмитрием Бертманом, и я пригласил его на постановку «Князя Игоря» в Стамбульскую оперу: директор просил сделать русскую оперу и привезти самого лучшего режиссера из России. Я сказал, что самый лучший – Бертман. И вот он приехал. Сразу влюбил в себя всех. Это была нашумевшая постановка, в здании, которого теперь уже нет (это здание в центре Стамбула снесли…).
А Бертман изощрялся! У него в «Геликоне» в те годы был только синий зал, нынешний Белоколонный зал княгини Шаховской, такой малюсенький, и вдруг он попал в здание невероятных размеров с фантастическими техническими возможностями, с плунжерной немецкой системой, где сцена поднималась, крутилась, набок ложилась.
Сначала Бертман сказал, что хочет «живую лошадку для Игоря». Ему ответили – «хорошо, будет». И сразу дали живую лошадь на сцену. А он дальше: «Как это так, Игорь на лошади, а Владимир – без? Невозможно. Надо вторую лошадь». Я пошел к директору и говорю, что режиссер хочет вторую лошадь. Директор отвечает: «Да он меня по миру пустит!». Тем не менее, вторая лошадь нашлась. Но самое страшное было впереди… Когда лошади на сцене уже гарцевали, Дмитрий Александрович говорит: «Ну, а мы где? Мы же в Турции. Что нам нужно? Нам нужен верблюд!». Я пошел к директору, он меня сразу прогнал: «Ялчин, ты что, с ума сошел, какой верблюд? Это же Стамбул!». Я ему объясняю, что нужен верблюд, потому что «Кончаковна должна выезжать на верблюде». Уговаривал целую неделю, потому что это стоило очень дорого: за каждый приход верблюда в театр директор должен был платить погонщику 500 долларов наличными. Но верблюд у нас появился. Он был весь оранжевый, его одели в парчовые золотистые ткани, и он блестел как апельсин. И вот на этом верблюде выезжала американка, которая пела Кончаковну, исполняла свою знаменитую арию, потом садилась на верблюда и уезжала. Верблюд «работал» на сцене три-четыре минуты. Но успех был невероятным!
ИШ Да, Дмитрий Александрович верен себе: в «Геликоне» на сцене в «Золотом петушке» поет живой петушок Шарж, а в «Травиате» появляется собака породы спиноне по кличке Буба. Желаю и «Золушке», и команде постановщиков феноменального успеха! Пусть музыка Леонида Вайнштейна полюбится любому, кто придет в «Геликон» на премьеру!
