Это мы, Господи…

Но как ни относись к подобным попыткам, очевидно, что место, которое в западной музыкальной культуре занимает жанр под названием Messa da Requiem, в умытой кровью многих и многих войн России оставалось вакантным. Чисто церковная панихида заполнить его не могла, и русские музыканты, особенно после начала Первой мировой, это остро чувствовали. Так, в 1915 году родилось уникальное «Братское поминовение героев, павших в Великую войну» Александра Кастальского – «Русский реквием». Композитор взял за основу те части католического реквиема, которым нашел аналоги в русской заупокойной службе. Но понятно, что после национальной катастрофы, постигшей Россию в октябре 1917 года, всякие поиски в этом направлении прекратились.

Но какой Реквием, какая панихида могли достойно почтить память бесчисленных жертв, сгинувших в ХХ веке в России от пули и от голодной смерти в тюрьмах, лагерях, ссылках и главным образом на фронтах другой, куда более Великой войны, чем Первая мировая? А такие сюжеты, как гибель от голода сотен тысяч (или миллионов – точных данных нет до сих пор) мирных граждан в северной столице России, ни в каком кошмарном сне уж точно не могли привидеться ни Данте, ни Босху… О таких вещах, как ленинградская блокада, должно либо молчать вообще, либо говорить сняв шапки и очень тихо. Памятуя о том, что речь тут не о державном величии, а о людях, покинувших нас навсегда.

Трудно было подыскать более удобный повод для премьеры запевшего по-русски Реквиема Верди, чем 75-летие окончательного вызволения жителей Ленинграда из блокадного кольца. И вовсе символичным было то, что вердиевский шедевр на понятном решительно всем языке мы услышали «из рук» бывшего жителя блокадного города, неувядаемого Владимира Федосеева.

И исполнителей для такой премьеры Федосеев выбрал совсем не случайно. Российский, недавно созданный национальный молодежный симфонический оркестр – у молодежи восприятие любой эмоции всегда свежее и острее, чем у взрослого, ко всему притерпевшегося. И сыграл он как минимум не хуже, чем «штатный» оркестр Федосеева – особенно в заключительных частях.

Капелла имени А. А. Юрлова, отмечающая в нынешнем году столетие, не без основания считается одним из лучших хоровых коллективов России. И латинский текст Реквиема у каждого хориста, что называется, отскакивает от зубов. А вот русский…

Автор перевода этого текста, целиком опубликованного в программке к концерту, в ней не указан. И при чтении, за исключением отдельных «перлов» (вроде «Льды судейства раскололись»), воспринимается вполне адекватно. В русском тексте в максимально возможном количестве случаев звучат те же гласные, что в оригинале. И у хора, и у квартета солистов (солисты «Геликон-оперы» Анна Пегова, Александра Ковалевич, Иван Гынгазов, Александр Киселёв) – и те, и другие по части дикции были безупречны – русский текст прозвучал вполне естественно и органично. Возможно, стоило – хотя бы частично – воспользоваться и гораздо лучшим по качеству и явно рассчитанным на сценическое исполнение переводом нашего великого филолога Михаила Гаспарова (к сожалению, он успел перевести только «Dies irae»).

Реквием Верди совсем не случайно называют его двадцать седьмой оперой, в которой внешне церковные формы могут скрывать вполне светское содержание. Вопрос лишь в том, каким оно будет. Афиша не скрывала не только исполнения на русском языке, но и элементов театрального представления – с видеорядом и информационной строкой, – и то, и другое подкрепляли и дополняли эмоциональную насыщенность музыкальной ткани: сообразно тематике частей Реквиема на большом экране шла черно-белая хроника Войны, на информационных экранах – синхронный перевод и краткое изложение исторических событий.

Например, первая часть. Хор поет «Kyrie» – «Господи, помилуй нас!» Помилуй за взорванные храмы (все это бесстрастно фиксирует хроника на экране), за опоганенные алтари, за поруганные святыни, за отречение от первородного имени великого города на Неве…

А за преступлением следует наказание – День гнева, «Dies irae»: на Ленинград сыплются бомбы и снаряды, на обледеневших улицах – замершие трамваи, мертвые окна, ледяные глыбы, трупы на улицах, блокадные 125 грамм неведомо из чего состоявшего хлеба… «Смерть, смерть застынет», – подкреплял жуткие кадры вроде бы бесстрастный голос Александра Киселёва.

Нестерпимее всего, что в этом девятисотдневном кошмаре гибли взамен виновных безвинные, праведные. «В манускриптах повесть лет …» А показанные под музыку «Агнца Божьего» манускрипты – и дневник Тани Савичевой, и анонимная записка на братской могиле на Пискарёвском: «Мама, принесла тебе тот хлеб, который ты мне отдавала».

Отдадим должное создателям (художник по видео – Д. Костяев, постановщик – С. Новиков) этого трагического действа, по отношению к которому почему-то не хочется употреблять слово «спектакль»: видео- и текстовый ряд, за исключением очень краткого мгновения откровенной политической конъюнктуры в финале, был точен, тактичен и ненавязчив.

К певцам претензий нет: даже обладатель роскошного голоса, недавний выпускник Новосибирской консерватории Иван Гынгазов, в театре иногда злоупотребляющий «звучком» в ущерб смыслу, был практически безупречен. Но более других запомнилась Анна Пегова, у которой в тот день отыскалось фактически три голоса: для основной части Реквиема, для заключительного монолога («Господи, избави мя от смерти») и для его финала, в котором маэстро Федосеев, как мне показалось, чуть сбавил энергетический и эмоциональный «градус».

Возможно, в чем-то это противоречило авторской воле, но эффект получился просто ошеломляющим: голос почти полностью утратил земную природу и звучал в большей мере уже оттуда, из сини над статуей Родины-матери, куда вознеслись души безвинно сгинувших… Почти как Голос с неба в финале III акта «Дона Карлоса»…

Даруя свет и покой, очищение и утешение, искупление и надежду… В том числе и на то, что это исполнение великого творения Верди на русском языке не останется единственным.