Юстус Франц: Русскую жену невозможно переубедить!

ВС Вы уже не в первый раз участвуете в фестивале «Ars Longa», но в Крыму он проводится впервые. Поделитесь впечатлениями об этих концертах.

ЮФ Знаете, то, что сейчас происходит в Германии, очень печально: все эти разговоры о санкциях и прочее. Музыка – это искусство, и оно не должно угождать политике. Поэтому я и поехал в Крым. И был очень счастлив. Публика там потрясающая – чувствуется, что не очень-то часто к ним приезжают западные артисты, и люди искренне благодарны музыкантам. Оркестр был великолепный, а Иван Рудин просто блестяще играл концерт Рахманинова.

ВС Расскажите о начале вашей карьеры.

ЮФ Я родился в Польше, на территории нынешней немецкой земли Шлезвиг-Гольштейн. Для меня это важно, потому что позже я основал там большой фестиваль, который со временем вырос в один из самых крупных и важных музыкальных форумов Германии. Это была великолепная возможность поработать с Лео Бернстайном и Гербертом фон Караяном. Знаете, люди делятся на два типа: тех, кто играл с Бернстайном, и тех, кто играл с Караяном. Вот я – один из немногих, кто сотрудничал с обоими.

ВС Как вы пришли в музыку, и какую роль здесь сыграли ваши родители?

ЮФ Я вырос в доме, где музыка играла огромную роль. Мы были беженцами: в Германии воссоединились с другой частью семьи. Люди бежали с Востока, из Силезии – бросали родные края, свои дома… Кстати, у нас были родственники – белые эмигранты из России, которые жили в Прибалтике и проповедовали дореволюционный образ жизни. Они почитали Брамса и Бетховена, а мы слушали их каждый день – моих родителей очень трогала эта музыка. Тогда у нас было мало еды, но много удовольствия от музыки, литературы и театра.  Я был совсем малыш, и мне говорили: «Ты маленький, иди отсюда, не мешай». Тогда я уходил в свою комнату, закрывал дверь и мечтал послушать музыку. Жили мы в деревне с населением 80 человек, британцы организовали там лагерь для военнопленных. Из заключенных образовался оркестр. Они играли, например, Реквием Брамса, много камерных произведений – трио Брамса, дуэты, квинтеты. Я вспоминаю более позднее время, когда мы уже перебрались в Западный Берлин. По радио передавались симфонические концерты. Удивительны были прослушивания этих трансляций. Пообедав, вся семья собиралась около приемника, в комнате было тихо, как в концертном зале. Никто не смел дышать и говорить – вслушивались в каждую ноту. Играли великие музыканты: Вильгельм Фуртвенглер, Герберт фон Караян. Были два рояля, на которых я поигрывал, но тогда меня еще никто не учил. До окончания школы я не планировал стать музыкантом. Да, я думал: это здорово, что я играю на фортепиано, и хотел играть лучше. Но неожиданно желание стало очень сильным. Философию нам преподавал Карл Фридрих фон Вайцзеккер, брат последнего президента ФРГ. Самый главный вопрос философии – поиск истины и дилемма существования или несуществования Бога. Философия не смогла мне дать ответы на эти вопросы, но зато в Адажио Бетховена я их нашел. Так я стал музыкантом.

ВС Вернемся теперь к Караяну. Как пианист вы много играли с ним…

ЮФ Караян появился в моей жизни случайно. Тогда интендантом Берлинского филармонического оркестра был Вольфганг Штреземан. Он меня услышал на концерте в Гамбурге и был впечатлен. Он рассказал об этом Караяну, и тот пригласил меня. Придя к маэстро, я был чрезвычайно взволнован. Он сказал: «Не волнуйся, для меня не так важно, насколько быстро или громко ты играешь. Если ты будешь делать акценты там, где их не делает оркестр, мы не сможем играть вместе, но если ты их делать не будешь, то нас ждет совместное будущее». Так мы дали 37 концертов.

ВС А что исполняли?

ЮФ Концерты Баха, Моцарта и Шумана.

ВС А Брамса?

ЮФ С Караяном – никогда. Брамса я много исполнял с Кристофом Эшенбахом и Куртом Зандерлингом.

ВС На YouTube есть видео, где вы вместе с Эшенбахом и Караяном исполняете Тройной концерт Моцарта, причем Караян и играет, и дирижирует. Караян-пианист – каким он был?

ЮФ Невероятно музыкальным. Когда он играл третью тему в этом концерте, это было очень красиво, может быть, немного слишком романтично, но восхитительно. То же самое могу сказать про Бернстайна. Я играл с ним на двух роялях в Нью-Йорке, мы исполняли сонату Брамса для двух фортепиано, Пятый фортепианный концерт Бетховена, концерты Шумана и Дворжака.

ВС Вы предвосхитили мой следующий вопрос. Расскажите поподробнее о Бернстайне – вы с ним дружили…

ЮФ В сравнении с Караяном это был разительный контраст. Караян – всегда очень строгий в работе, серьезный. Для него были важны и фразировка, и звук, и ритм. Караян был уверен, что мы следуем предначертанным «космическим законам». Да, порой случаются индивидуальные «взрывы», но это мало что значит. Послушайте, например, симфонию Брукнера в звучании, которое мог сотворить только Караян,  – ведь это что-то невероятное и незабываемое! После репетиций концерты с маэстро всегда были райским наслаждением. А вот у Ленни космоса не было, зато был микрокосмос. Он работал в зависимости от настроения. Репетиции – замечательные, концерты прекрасные, но иногда все шло не так. На каждой репетиции он находил что-то новое, и нередко я его спрашивал, зачем мы вообще тогда репетируем? Ну вот, например, нам предстоял концерт Шумана, и мы решили «наподдать» шумановского сумасшествия. Как вы знаете, композитору постоянно мерещились призраки, его мучил маниакальный страх. Вот эти ощущения мы и хотели передать в исполнении – огненном, стремительном. В Венской филармонии было запланировано 2 наших концерта: один днем в субботу, второй в воскресенье утром; оба записывались для телевидения, а один из них должны были выпустить на DVD и CD. И тут Ленни говорит: «Пойдем сходим на дегустацию вина!» Я ответил, что я не сумасшедший. Знаете, было много разговоров о том, что Бернстайн пил перед каждым концертом. Это неправда. Но в этом случае он действительно выпил. И в итоге на концерте взял темп вполовину медленнее. «Мне хочется прибить тебя», – прошипел я после. «Почему? –удивился он. – Это же было замечательно!» Я сказал: «Нет, все было ужасно и совершенно не то, что мы хотели». Кроме того, шансы на то, чтобы объединить эти записи, пропали. На следующий день я не то чтобы был холоден, но более спокоен. Получал удовольствие от музыки, и все вышло очень хорошо. Так что именно эту запись мы и взяли для диска.

ВС Как произошло ваше первое знакомство с русской культурой?

ЮФ В общении с нашими русскими друзьями из белой эмиграции. Они были очень музыкальны, слушали Чайковского, Бородина, Мусоргского. И еще знакомое семейство из Прибалтики. Его глава, профессор славистики господин фон Раух любил исполнять трио и квартеты Чайковского. Но я рос в Германии, поэтому играл Баха, в том числе на органе, Моцарта и довольно много Шопена.

ВС А Рахманинова, к примеру?

ЮФ Нет, я только дирижировал его Второй симфонией.

ВС У вас было и есть много русских друзей…

ЮФ Верно. Я пригласил в Германию Альфреда Шнитке, помог ему с жильем. Однажды ночью с ним случился удар. А я тогда только вернулся вместе со Спиваковым с нашего фестиваля в Москве. И вот на моей двери вижу надпись по-русски: «Помогите». Когда я пришел к ним, жена Альфреда спросила: «Что же теперь делать? В больнице к нам отнеслись не очень доброжелательно». В 3 часа ночи я поехал туда, и врач сообщил мне, что шансы ничтожны, и Шнитке, скорее всего, умрет. Я ему сказал: «Дорогой доктор, теперь вы – часть музыкальной истории». Тут же начал обзванивать других известных докторов и ректоров медицинских университетов, и все они давали мне номер того врача, который не очень верил в успех. Но именно он в итоге оказался самым лучшим. После выздоровления Шнитке написал еще много всего: «Доктора Фауста», последнюю симфонию. Альфред был мне очень благодарен и посвятил мне свою Третью фортепианную сонату. Также я организовал выезд Софии Губайдулиной, помог ей получить паспорт и найти жилье. Тогда из СССР многие уезжали.

ВС А помните ваш первый приезд в Советский Союз?

ЮФ В 1974 году я приезжал сюда с Мюнхенским филармоническим оркестром. Тогда я виделся с Шостаковичем, познакомился с Линой Прокофьевой. Вообще, меня тогда очень хорошо принимали, потому что канцлер Германии Гельмут Шмидт был моим лучшим другом, и к тому же великолепным пианистом. Мы познакомились еще в молодости и до самой смерти Шмидта не теряли друг друга из виду. В те годы съездить в Советский Союз было большим приключением – ведь мы были классовыми врагами. Я не говорил по-русски, да и обстановка казалась неприветливой, мрачной. Гельмут написал Косыгину письмо, что приезжает Юстус Франц, чтобы мне, если что, помогли. Я долго не верил, что германский канцлер станет писать обо мне советскому премьер-министру, но он это сделал. Еще один мой друг, президент Федерального банка Германии написал главе Госбанка СССР. Я еще не сказал, что вместе с нами на гастроли приехал великолепный дирижер Рудольф Кемпе. И в итоге нас встречали три разных и весьма солидных организации на трех огромных черных ЗИЛах. Я чувствовал себя очень неловко перед маэстро Кемпе – ведь он был намного известнее меня.

ВС А КГБ присутствовал?

ЮФ Конечно! Тогда, казалось, все были из КГБ. Единственный раз я остался один, когда зашел в церковь, и никто просто не захотел со мной туда идти.

ВС Сколько у вас было выступлений?

ЮФ Только три концерта за 3 недели. Не слишком продуктивно, прямо скажем! И делать было совершенно нечего. Да в тех условиях вы и не могли ничего делать. Несмотря на ужасно мрачную атмосферу, люди показались мне очень дружелюбными. Но каждый день меня сопровождали три машины и несколько переводчиков. Они откуда-то узнали, что я – друг германского канцлера, что сделало меня более привлекательным в их глазах. Я пытался объяснить: все это невероятно глупо, что меня встречают три разные организации, что я, словно премьер-министр Индии, езжу на трех машинах. Но бесполезно. А однажды мы с Кемпе пошли в Эрмитаж. Для сотрудников музея это оказалось неожиданностью. Они говорят: «О, профессор Франц! Пожалуйста, проходите!» А дирижера не пускают. Я им: «Нет-нет, он со мной!» – «Но разрешено только Вам!» Я, конечно, настоял на том, чтобы мы пошли вместе.

ВС А идеологическое давление вы чувствовали?

ЮФ Расскажу такую историю. В то время я был экспертом по отбору роялей Steinway для оркестров и филармоний Кливленда, Нью-Йорка, Бостона. Примерно за полгода до моего приезда в СССР меня попросили найти рояль и для Московской консерватории. Я нашел. И вот, уже на гастролях, прихожу перед концертом на репетицию в БЗК и вижу: стоит маленький коричневый Förster. Я-то знал, что у них есть хороший инструмент, и за сценой он действительно нашелся. Какие-то люди стали кричать на меня (я тогда не понимал почему), в итоге я его выкатил сам. Но вечером на концерте мне опять поставили тот самый Förster. Дирижер посмотрел на меня и произнес: «Ну, что поделаешь!» Хотя рояль звучал ужасно, Шостакович, присутствовавший на этом концерте, был очень впечатлен. Для меня он был богом. После антракта Дмитрий Дмитриевич попросил меня сесть рядом с ним и послушать Пятую симфонию Брукнера, которая тогда, как и сейчас, редко исполнялась в России. Эта симфония, как вы знаете, заканчивается продолжительным аккордом фортиссимо. После ее окончания он сказал мне: «Дух, который преодолевает все». Это был очень трагичный, как мне показалось, момент: Шостакович для многих стал олицетворением коммунизма в музыке, а здесь он вдруг высказал свой личный взгляд на жизнь, и это, может быть, было антикоммунистически. Но больше он не сказал ничего.

ВС А Лина Прокофьева?

ЮФ Мы познакомились вечером на приеме в посольстве Германии (Шостакович туда не поехал). Гости стояли вокруг немолодой черноволосой женщины. Она сказала: «О, какой был концерт!» И спросила меня: «А что вы играли из произведений моего мужа?» А я-то даже представления не имел, кто она такая. Мне не хотелось быть невежливым, я стал как-то отговариваться, и лишь чуть позже узнал, что это Лина Прокофьева. В конце этой вечеринки посол попросил меня завезти Лину к ней домой, хотя мне это было не по дороге – я жил в гостинице «Россия». Было дождливо, стоял октябрь, военные репетировали парад на Красной площади к 7 ноября. Очень страшно было. Она жила в большом доме, и перед ним налило очень много воды. Мы не знали, как нам преодолеть этот поток до ее подъезда. Я неожиданно предложил перенести ее на руках через лужу. Лина согласилась, она была не очень тяжелая. Я весь вымок. Все мои коллеги потом смеялись над моим видом. И через год я получил письмо от нее, что она будет в Европе и хочет со мной увидеться. Я конечно же согласился, она прилетела из Лондона, и это была ее первая поездка в Испанию. Я с ней провел три недели, и она предложила написать вместе с ней книгу об ее муже: она бы диктовала, а я записывал. Но мне было 32 года, я не очень много знал о Прокофьеве и его музыке и не был готов писать книжку. А сейчас очень сожалею об этом. Последний раз мы виделись с Линой Прокофьевой в Германии в 1980 году, когда я лежал в госпитале после несчастного случая в Китае.

ВС Когда вы начали дирижировать?

ЮФ С самого начала я хотел быть дирижером, а не пианистом. Я попал в класс к знаменитому немецкому пианисту Люкнеру Лагербергу, это было очень интересно, но фортепиано меня не очень привлекало. Другой мой учитель – Элиза Хансен, знаменитый румынский педагог.  Это было счастливое время, хотя тогда мне казалось, что дирижировать легче, чем играть на фортепиано. В 18 лет я уже взялся за «Волшебную флейту» и подобные большие вещи.

ВС А, кстати, какие у вас отношения с оперой?

ЮФ Не такие близкие, как с симфонической музыкой. Но в середине 1990-х я даже ставил «Волшебную флейту» и «Свадьбу Фигаро» в Мариинском театре. Я привез тогда в Германию эти оперы и, самое главное, Анну Нетребко. Да, именно я впервые представил певицу европейской публике, с чего и началась ее карьера.

ВС Вы также открыли миру Репина и Венгерова…

ЮФ Я привез этих гениальных молодых музыкантов, учеников Захара Брона, из Новосибирска. Они вместе с Евгением Кисиным* выступали на «Советско-германском фестивале».

ВС Там же вы познакомились с Валерием Гергиевым?

ЮФ Да, да! Но тогда я не имел никакого представления о нем. Пришел послушать репетиции. Там же, кстати, оказался и Тихон Хренников, очень милый, настоящий русский человек. Кисин играл его фортепианный концерт. И еще присутствовал Родион Щедрин. Признаться, Гамбургский симфонический – не самый лучший оркестр. Тем не менее я был очень впечатлен этими тремя солистами, но еще больше меня поразил дирижер. Своим ассистентам я сказал: «Этот дирижер – сенсация! Кто это?» Мы познакомились с Гергиевым и с тех пор очень крепко дружим.

       Интересная история случилась с Захаром Броном. У нас был концерт в окрестностях Гамбурга, куда мы поехали на моем «Порше». Как вы понимаете, «Порше» не для медленной езды. Брон сидел и молчал, но было заметно, что скорость очень пугала его. Вдруг он вскрикнул: «Стоп, стоп!» Вышел из машины, чтобы подышать. Сел обратно и попросил ехать медленно, не больше 50 км/ч. В «Порше» – не больше пятидесяти? – да это же опасно! Тогда я ему сказал: «Хорошо, если я поеду 50 км/ч, то вы будете учить новое поколение немецких скрипачей». Он согласился; мы там же, в авто подписали контракт, и вскоре в Любеке у него уже был свой потрясающий класс.

ВС Расскажите о вашей деятельности на телевидении…

ЮФ Как вы знаете, телевидение сейчас не в лучшей форме, а передачи о культуре уже, наверное, никогда не станут популярными. Но в свое время у нас была невероятно успешная программа «Внимание! Классика». Моя задача заключалась в том, чтобы зрители знали 100 лучших музыкальных произведений, таких как «Страсти по Матфею», прелюдии и фуги Баха, симфонии, «Дон Жуан» и «Фигаро» Моцарта. Это оказалось очень трудно, но к программе был огромный интерес: рейтинг составлял 15%. Это был очень большой успех. У нас вышло больше 100 серий за 10 лет.

ВС А приходилось ли вам исполнять советских классиков – Шостаковича, Прокофьева?

ЮФ Конечно. На Зальцбургском фестивале мы делали живую запись Четвертой симфонии Шостаковича, также я играл Пятую, Девятую, Десятую и Четырнадцатую. Другие сыграть пока не сложилось, но я всегда очень хотел. В Германии Шостакович популярен, но, конечно, не так, как Моцарт или Бетховен. А Прокофьева я совсем не много играл: «Классическую» и Пятую симфонии, «Ромео и Джульетту», Второй и Третий фортепианные концерты.

ВС У вас двое сыновей. Они музыканты?

ЮФ Мой младший сын – ему 13 лет – очень хороший пианист. Бедный мальчик ходит в школу и учит, как и я когда-то, греческий, латынь и английский. Его мама, моя русская жена Ксения Дубровская, настояла на том, чтобы его образование было такое же, как у меня. Сын, кстати, хорошо говорит по-русски. Я же считаю, что времена изменились, что ему надо учить не латынь, а испанский. Но ведь русскую жену невозможно переубедить!

 

_________

* Признан иноагентом в РФ