In memoriam
27 июня в Берлине на 81 году после продолжительной болезни ушел из жизни Александр Кнайфель – композитор, чью роль в истории музыки еще предстоит оценить.
Писать об Александре Кнайфеле в прошедшем времени трудно. Несмотря на свою тяжелую болезнь, этот человек был невероятно заряжен жизнью и щедро делился этим чувством со всеми, кто его окружал. До сих пор кажется, что завибрирует телефон и знакомый голос скажет: «Алло, это я…» А дальше пойдут интереснейшие рассуждения на самые разные темы, спектр которых был необычайно широк: от простых житейских радостей до самых возвышенных материй. Последний разговор с маэстро состоялся 19 июня, после премьеры на Платоновском фестивале в Воронеже «Айнаны» в версии для оркестра динамиков (акусмониума). Аппарат был на громкой связи, и все участники проекта – во главе с главным организатором и вдохновителем Олегом Нестеровым – говорили автору самые добрые слова, поздравляя его с несомненным успехом. Для неизбалованного частыми исполнениями Кнайфеля услышать то, что его музыка звучит, покоряя людей и заставляя их задуматься над сущностными вещами, было очень важно. Никто не мог и предположить, что через неделю мастер нас покинет. Он ушел в 80 лет, во столько же, как и его дорогой учитель и наставник Мстислав Ростропович. К восьмерке у Кнайфеля, воспринимавшего окружающий мир сквозь призму чисел, всегда было особое отношение как к символу бесконечности, грядущего после скончания времен «восьмого дня». Одно из ключевых произведений в авторском каталоге – «Восьмая глава». Виолончелист, четыре хора на протяжении часа в стенах храма интонируют текст из сокровенной библейской книги «Песнь песней», структурируя пространство и время. Чудеса стали происходить с этой музыкой еще при создании. Задумав посвятить сочинение своему учителю и другу Мстиславу Ростроповичу, Кнайфель не имел с ним никакой связи, не видевшись почти четверть века. И вдруг, в разгар работы, в декабре 1992-го на Удельной раздается звонок: «Старик, я тут инкогнито в Петербурге, хочу с тобой встретиться…» Ростропович устроил премьеру «Восьмой главы» в Вашингтонском кафедральном соборе, исполнив сольную партию. Несколько тысяч людей самых разных социальных слоев, от хиппи до конгрессменов, не шелохнувшись внимали певшим на русском языке хорам вопреки скепсису Галины Павловны Вишневской, полагавшей, что заставить такое количество народа целый час слушать тихую и медленную музыку просто невозможно. Оказалось – вполне реально, и сделанная на премьере фирмой Teldec запись – тому свидетельство. А в 2015 году на музыкальном фестивале в швейцарском Майрингене «Восьмую главу» исполняли в тридцатиградусную жару в маленьком сельском храме, и буквально через несколько минут духота исчезла, развеянная какой-то таинственной силой.
В России «Восьмая глава» не звучала ни разу, хотя планировалось исполнение в Исаакиевском соборе, и даже было получено специальное разрешение от митрополита на игру виолончели в православном храме. Но в 1990-е годы было не до того, а потом фигура Кнайфеля как-то ушла в тень, хотя композитор продолжал активно работать у себя, на Удельной, летом выезжая в любимую Сортавалу, а в марте в Комарово. Многие музыканты даже полагали, что Кнайфель продолжает жить в Берлине, где он оказался в 1990-е годы, получив престижную стипендию DAAD. С Берлином у композитора действительно образовались прочные связи, в немецкую столицу переехала его дочь Анна с внуком Арсением, в этом городе состоялась мировая премьера «Блаженств», где Мстислав Ростропович выступил в трех ипостасях – как виолончелист, пианист и дирижер. Но все-таки без Петербурга Кнайфель себя никогда не мыслил, с гордостью повторяя вслед за Джорджем Баланчиным: «Я петербуржец по национальности». Образ города с его расчерченными по линейке улицами, колоннами и устремленными ввысь шпилями, фасадами дворцов и особняков, отражающихся в водной глади Невы и каналов, города как особого метафизического пространства словно вошел в плоть произведений Кнайфеля, в том числе и на уровне структуры. Используя в процессе сочинения числовые ряды и математические пропорции, композитор был подобен опиравшимся на строгие расчеты архитекторам, строившим северную столицу. Одно из последних творений Кнайфеля, помеченное 2020 годом, называется «Краса и диво»: строки из пушкинского «Медного всадника» таинственным образом оказываются переведены в вибрирующее поле музыки. Еще одно связанное с Петербургом-Ленинградом сочинение Кнайфеля – Agnus Dei – посвящено одному из самых страшных периодов в истории города – 900-дневной блокаде, унесшей жизни миллионов людей. Строки из дневника Тани Савичевой, бесстрастно констатирующей смерть всех своих близких, переплетены здесь с текстом христианского гимна «Агнец Божий», слова которого подписаны в партиях инструменталистов, должных неслышно произносить их про себя. Квинтэссенция страданий, боли и оцепенения пронизывает эту музыку, проводящую слушателей через холод и мрак и дарующую им в финале надежду на бесконечность жизни. Однажды запись произведения попала к страдавшей аутизмом дочери немецкого поэта и промышленника Франциско Танцера. Девушка по многу раз переслушала эту музыку, пока наконец не почувствовала облегчение. 23 января 2024 года Agnus Dei был сыгран музыкантами Петербургского МолОт-ансамбля в Малом зале Петербургской филармонии в ознаменование 80-летия со дня полного снятия блокады. Концерт стал одним из самых запоминающихся событий прошедшего сезона, а также последним публичным прижизненным исполнением музыки Кнайфеля в Петербурге.
Музыка Кнайфеля – всегда больше, чем ноты. В каллиграфически выписанных, похожих больше на чертежи и графики партитурах зафиксированы движения, жесты, непроизносимые слова. Соответственно, исполнитель должен не просто профессионально владеть своим инструментом, но самому стать «инструментом», медиумом, проводником высоких идей и смыслов. «Чудачества» в музыке Кнайфеля – не просто прихоть увлекшегося художника, но мощный, действенный прием для борьбы с поглощающей нас инерцией. Композитор заставляет скрипачей брать смычок в левую руку, а скрипку в правую, чтобы добиться необходимого эффекта «игры на ощупь»; пианистов – играть посередине сдвинутых двух роялей левой рукой в высоких октавах, а правой – в низких; ударников – снимать ботинки и ударять ими по мембране – и это все не просто циркачество, а важные элементы смысла. Хотя без циркачества Кнайфеля тоже невозможно представить. Он любил вспоминать, как, прилетев в Киргизию по приглашению режиссера Болотбека Шамшиева для работы над музыкой к фильму «Ранние журавли» и увидев из окна гостиничного номера здание цирка, тут же метнулся туда, не дождавшись торжественной делегации, приехавшей приветствовать прибывшего из Ленинграда маэстро. Настоящим счастьем для композитора стал тот факт, что премьера первых четырнадцати картинок его оперы «Алиса в стране чудес» состоялась в амстердамском Королевском оперном театре Карре, строившемся изначально как цирк. Работавший над оперой режиссер Пьер Оди убрал кресла из партера, и все действие происходило на настоящей арене. «Алиса» – еще один из важнейших опусов Кнайфеля, где в одеждах известной кэрролловской сказки на сцене предстает сама жизнь в ее удивительном многообразии. В этом невероятно сложносочиненном действе отсутствует привычная нарративная логика (согласно определенному числовому ряду картинки из двух книг про Алису переставлены местами), зато есть целая цепь состояний и переживаний. К знакомым кэрролловским сценам Кнайфель добавляет массу подробностей из своей биографии, воспоминаний из детства, стишков и прибауток, буквально на каждом шагу что-то изобретая и «переворачивая», как это и должно быть в мире чудаков. Однако это не игры постмодерна, с жестоким скепсисом и осмеянием, а «история про Рождество», сказка о воплощении Бога в этом мире. «Алиса в стране чудес» заканчивается стихирой Богородице «Совет превечный», во время которой стены театра должны особым образом «раствориться», а зрители – внезапно осознать себя в потоке продолжающейся жизни. Игры с пространством и временем часто происходят в сочинениях Кнайфеля. В одном из его последних крупных произведений «Аллилуйя», где фрагменты «пещного действа» идут рядом с цитатами из любимого Исаака Сирина, в финале музыка должна превратиться в свет, движущийся в зафиксированном в партитуре ритме.
«Светить всегда, светить везде» – один из девизов Кнайфеля. Композитор часто говорил о том, что «нужно обязательно высветлять этот мир», и что даже маленький огонек рассеивает безнадежность тьмы. Хрупкость, нежность и беззащитность оказываются спасительными в мире насилия и жестокости. В написанной еще в консерваторские годы опере «Кентервильское привидение» (оцененной необычайно высоко в свое время Галиной Уствольской) снять вековое проклятие с призрака способна лишь юная девушка Вирджиния, свободная от страха и сомнений. От страха и сомнений в выборе предназначения и миссии был свободен и Александр Кнайфель. Даже получив на первых порах неутешительную оценку от московских профессоров по поводу своей музыки («нет предмета для оценки»), он твердо знал и был уверен, что явленный через него мир должен обязательно найти воплощение. Дистанцируясь от всяких «измов», композитор точно знал, что он хочет выразить, уверенно себя чувствуя в любых стилях и жанрах. Для Кнайфеля не существовало «музыки прошлого». Он утверждал, что любая музыка всегда современна и всегда обращена к человеку, будь то Пёрселл, Бах или Шостакович, и такую же, подлинно современную музыку всегда создавал сам. Ее время еще обязательно придет, ведь «не может укрыться город, стоящий на верху горы». Подлинный художник берет выше и видит больше, чем могут узреть его современники, а восхождение всегда требует усилий и труда. Мысль Кнайфеля о том, что «подлинная красота – это всегда момент горения, момент жертвы», можно дополнить тем, что горение и жертва требуются не только от творца, но и от тех, кто хочет его услышать и понять. Ведь настоящая любовь немыслима без встречи и благоговейного внимания.
Александр Аронович не признавал слов «умер», «скончался». Упоминая о своих ушедших друзьях и коллегах, он всегда говорил: «Упорхнул». Вот и вы упорхнули от нас, дорогой маэстро, – туда, где «несть болезнь, ни печаль, ни воздыхание, но жизнь бесконечная»…
