Живая классика

Татьяна Николаева. Имя легендарное. Пианистка, продолжательница традиций школы А. Б. Гольденвейзера (кстати, автора исследования «32 сонаты Бетховена», 1966), композитор, яркая и самобытная ученица В. Я. Шебалина. Значительную часть своей жизни отдав преподаванию, Татьяна Петровна сама воспитала многих из тех, кто сегодня составляет славу отечественного фортепианного искусства.

В 1984 году в Большом зале Московской консерватории Николаева сыграла ряд без преувеличения исторических бетховенских концертов. Тогда, к большому сожалению, не было выпущено пластинок с записями этих живых – в прямом смысле слова – выступлений. И вот ныне фирма «Мелодия» восполняет пробел и дает нам всем счастливую возможность совершить творческий «полет» под руководством мастера высшего пилотажа! Даже само оформление отдельно взятого диска – в бокс-сете их девять – ностальгически отсылает нас во времена винила, имитируя традиционные «конверты» для пластинок с узнаваемым, если не сказать, любимым логотипом в правом верхнем углу.

Все 32 сонаты были сыграны Николаевой в течение восьми концертов: 10-го, 11-го, 18-го, 22-го и 25 января; 4-го и 7 марта; 11 апреля. Интересно, что сонаты с Семнадцатой по Двадцать вторую исполнялись раньше (22 января), чем с Тринадцатой по Шестнадцатую (25 января), что связано, скорее всего, с их образным и эмоциональным содержанием, более близким как раз к ранним сонатам Бетховена. На дисках общий хронологический порядок восстанавливается.

Татьяна Николаева стала одним из тех великих пианистов (в их числе Артур Шнабель, Мария Гринберг, Вильгельм Кемпф, Клаудио Аррау, Даниэль Баренбойм), кто решился исполнить и записать все 32 сонаты Бетховена. Не просто сыграть, но пропустить через себя, прожить, в конце концов! Впервые Николаева сыграла полный цикл бетховенских сонат еще в сезоне 1963/1964 года. И слушая записи 1984 года, поражаешься, насколько концертная запись походит на студийную – по качеству, «сделанности», продуманности и одновременно свежести. Никаких «дублей» здесь бы просто не понадобилось!

По словам лучшего специалиста по творчеству Бетховена Ларисы Кириллиной, сам композитор «никогда не мыслил свои 32 сонаты для фортепиано как единый цикл. Однако в нашем восприятии их внутренняя целостность неоспорима. Играя и слушая сонаты, мы проходим вместе с мастером долгий путь от юношеских попыток “штурмовать небеса” (выражение самого Бетховена) до мистического слияния с Богом и Космосом в заключительной части последней сонаты».

Однако концепция Татьяны Николаевой – отнюдь не в целостности цикла как такового. Любая соната для нее самоценна; любая – отдельный мини-цикл, мини-пьеса со своей внутренней драматургией. Как чутко подметил в свое время Александр Николаевич Серов, «Бетховен каждую сонату создавал не иначе, как на заранее обдуманный “сюжет”». И Николаева, словно хороший актер, всякий раз проигрывает заданную роль по всем канонам системы Станиславского.

А если уж говорить о крупномасштабной цикличности, то, скорее, Николаева солидарна в данном контексте с Ференцем Листом, который, по свидетельству его ученика Вильгельма фон Ленца, делил все бетховенские сонаты на три «тома», символически олицетворяющих три этапа человеческой жизни: «Бетховен – юноша» (сонаты № 1–11), «Бетховен – зрелый муж» (№ 12–27) и «Бетховен – бог» (№ 28–32).

Конечно, в отношении Бетховена подобное деление более чем условно. Однако, именно такой подход тонко, почти неуловимо, ощущается у Николаевой даже в самой манере исполнения и подачи музыкального материала: более, если можно так сказать, виртуозно-­оптимистичной, «с вызовом», в ранних сонатах первого «тома»; чувственно-­исповедальной, характерной – во втором «томе»; и размышлительно-­углубленной, философской, но неизбежно утверждающей победу Света – в третьем.

Общая целостность, единство замысла и воплощения у Николаевой – категория высшего порядка. Перед нами, можно сказать, весь Бетховен, энциклопедия бетховенского духа! По словам самой Татьяны Петровны, ее «увлечение циклами (Николаева на протяжении всей своей творческой деятельности исполняла ряд знаковых программ, представленных масштабными циклами из произведений Баха, Шостаковича, Шумана, Рахманинова и др. – М.З.) – это отнюдь не гигантомания, а возможность проникнуть в мир композитора, объять его целиком, глубже почувствовать, понять».

Не просто понять, но суметь передать свои ощущения, свое видение слушателю. Интерпретацию Николаевой во всем отличает совершенный, безупречный вкус. Нигде и никогда она не «сбивается» на излишнюю сентиментальность или, наоборот, чрезмерную «патетичность и аппассионатность». При этом Николай Луганский, ученик Николаевой, отмечает: «Она, конечно, блестяще владела формой, знала стиль, сама была великолепным композитором, но главными были не ­какие-то формальные достоинства, а ее бьющая через край жизненная энергия. И это всегда делало ее исполнение Бетховена совершенно уникальным».

Николаевой в равной степени доступны и пейзажная иллюстративность, и глубокий психологизм. Природа и Человек – вот предметы изучения и одновременно источник вдохновения и для Мастера-­творца, и для Мастера-­исполнителя.

Бетховен во многом опередил свое время и предопределил пути развития музыкального искусства. Так, прелестная Шестая соната (ор. 10 № 2), наполняющие весенней свежестью Девятая и Десятая (ор. 14) или, к примеру, Пятнадцатая («Пасторальная», ор. 28) словно предугадывают шумановские образы. В то же время «Траурный марш на смерть героя» из Двенадцатой сонаты (ор. 26) заставляет невольно вспомнить «Траурный марш Зигфрида» из вагнеровской тетралогии. И Николаева умеет протянуть эту тончайшую линию преемственности, не нарушая образного строя оригинала, но рождая своей интерпретацией целый новый ассоциативный ряд. И эту «линию преемственности» она протягивает не только к вершине, но и к корням. Николаеву называли «королевой фуги». Сложнейшие бетховенские полифонические построения в Двадцать девятой (ор. 106) и Тридцать первой (ор. 110) сонатах в ее исполнении обретают ясность и стройность могучей баховской вертикали. И потрясают своим величием!

Пожалуй, потрясает с наивысшей силой (мнение абсолютно субъективное – каждый наверняка найдет в этом цикле ­что-то свое) именно Двадцать девятая («Хаммерклавир»). Недаром Ганс фон Бюлов сравнивал эту сонату с Героической симфонией. В исполнении Татьяны Николаевой мы и слышим симфонию, обретающую масштабы сотворения мира и апокалипсиса, после которого остается только… загадочный мир Тридцать второй сонаты (ор. 111), вопросы и ответы бытия, «высочайшее спокойствие и безмятежность, могущество которой скрыто под почти неподвижной улыбкой Будды» (Ромен Роллан).

«Это умное мастерство… целенаправленное и глубоко осмысленное» – так охарактеризовал пианист, музыковед и педагог Яков Исаакович Мильштейн искусство Татьяны Николаевой.

Можно только добавить: перед нами классика. Благородная, величественная, монументальная. И в то же время трепетная, нежная и живая.