События
Вечер открылся возобновлением много лет не шедшего в Балете Монте-Карло «Скрипичного концерта» Игоря Стравинского в хореографии Джорджа Баланчина (редакция 1972 года). Это произведение признано одним из самых удачных хореографических воплощений музыки Стравинского, где танцевальные взаимодействия (соло, дуэты и ансамбли двух пар солистов и немногочисленного кордебалета) идеально координируют с диалогами солирующей скрипки с различными инструментами оркестра. Концерт не был написан специально для танцтеатра, Баланчин, слушая запись, сочинял хореографию: рождалась мимика, движения, комбинации, композиция, отразившие синкопированный драйв музыкальной ткани и наивитальнейшую кантилену арий. Среди солистов первого и второго составов выделялись более точным исполнением Екатерина Петина, Виктория Ананян, Матей Урбан и Кристиан Творзянски. Хореографическую абстракцию они облекали в живые сценки общения в диалоге.
Майо, подобно Баланчину, был «поставлен перед фактом» сочинять по прочтению предложенной ему музыки, а не лично выбранной из своего плейлиста или персонально им заказанной. Директор фестиваля «Весна искусств» в Монако Марк Моннэ предложил композитору, директору Парижской высшей национальной консерватории музыки и танца Бруно Мантовани написать оркестровое сочинение, который в свою очередь обратился к Жан-Кристофу Майо поставить на него балет, получивший название «Abstract/Life». Музыка с солирующей виолончелью, долгая и незапоминающаяся (но справедливые слова и рассуждения оставим все-таки для досточтимых и просвещенных ценителей музыки), течет то сдержанно и неболтливо, а то стремительно накатывает ударами цунами. Декорации Эме Морени из плотной алюминиевой фольги – важные, лаконичные, с глубоким и угрюмо поблескивающим объемом, удобным для безысходной муки и редчайших просветов, напоминают детородный орган и свисающий сверху фаллический нарост. Умный и чутко слышащий музыку Майо создает в предложенном музыкальном и сценографическом пространстве элегантное, дисциплинированное и холодноватое зрелище без аффектированно-восклицательных па, вмещающее в себя небезынтересные соло, дуэты, трио и большие ансамбли. Его методом работы послужил тезис «видеть музыку и слышать хореографию»: базовыми стали движения хореографа из предыдущих работ, оптимально соотносящиеся с новым музыкальным материалом, которые он развил и превратил в оригинальный опус. Все артисты сплочены гармонией общего, но все гибельнее и неизбежно сокращается пространство для ее существования. В общем порядке беспорядка превалирует чувство судьбы и даже обреченности. Обильный движениями и массовыми перегруппировками танец сгущается, а мрачные световые и музыкальные силы сливаются в истребляющий металл. Многозначность картинок диктует множественность толкований происходящего, и какое из них верно – сказать трудно. Тут и катаклизмы мировых катастроф со вспышками мощных разрядов, и серая беспросветная жизнь, которую влачит колония человеческих существ в тонких коричневых облегающих комбинезонах с экзотическими гривами световодов. Люди словно погружены в подземный мрак некоего нибельхайма. Они рождаемы и пожираемы чреслами металлической горы с возможным их перерождением. Оптимист Жан-Кристоф Майо улавливает в партитуре моменты просветленного напряжения, чтобы вывести действие из медитации в активный драматургический всплеск, но общий абстрактный тон музыки новым импульсом отбрасывает эти замыслы хореографа и не дает им дальнейшего развития. Действо кажется реальным и одновременно химеричным, как и жизнь людей и толпы всегда конкретна и абстрактна.
Танцовщики прекрасно обживают пластику сочинения, а их демонстративно драматическое выражение лица смягчено хорошо скрытым актерским лукавством: дескать, таков прием, и я его доблестно выполняю.
