Захватывающий масштаб

Мариинский театр пережил сценическую премьеру в феврале 2016 года (совместная постановка с венецианским театром «Ла Фениче»), а в Москву привез концертное исполнение. И надо сказать, этой акцией потряс искушенную московскую публику. Зрители буквально взорвались от восторга и долго не отпускали триумфаторов. Попробуем разобраться, как петербуржцы добились такого безоговорочного успеха.

Валерий Гергиев выбирает, естественно, вторую редакцию оперы, 1881 года, в которой либретто подверглось переработке Арриго Бойто. Гергиев подчеркивает редкостную для Верди закрытость, герметичность музыкальной конструкции и выводит на первый план цельность художественной мысли, к которой мы у Верди вообще‑то вполне привыкли. Но здесь нет никаких броских ходов, никаких шикарных маршей или пышных хоров, ослепительных арий или убойных ансамблей. Музыка обладает невероятной естественностью, соразмерностью, увлекательной сочетаемостью драматического и лирического, общего и частного, гражданского и личностного.

В основе сюжета – борьба дожа, бывшего плебея, даже – ужас! – корсара, за терпимость и свободу, за гражданское и человеческое достоинство. Конечно, прекрасный XIV век и демократичная Генуя отходят на задний план, мы участвуем в сегодняшних вращениях судеб. Создается впечатление, что всю жизненную драму оперы Гергиев несет на своих плечах, как будто считает за честь говорить в наше время именно об этом. Разговор о значимости личности становится масштабным, даже вселенским. Никогда не преувеличивая звучности, строит Гергиев массовые сцены (безупречный хор под управлением Андрея Петренко). В сольных эпизодах царит такая искренность и лиричность, что у слушателей обрывается дыхание. Тончайший психологизм укладывается на одну плоскость с прорывом в «светлые дали». Собственно говоря, этими светлыми далями оказывается смерть, и в последнем диалоге с нею и главный герой оперы, и маэстро Гергиев проявляют такую открытость и непредвзятость, что скорбность и мрачность музыки Верди преображаются и становятся светоносными. Вообще говоря, материя музыки в этот вечер постоянно текла неостановимым, ясным, обезоруживающим потоком, увлекая в водовороты без принуждения. Мягкая и почти скрытая красота вердиевской партитуры, насыщаясь внутренними заострениями, становилась еще и знаком духовного аристократизма. Кажется, за него и боролся Валерий Гергиев в этой своей эпохальной работе. Оркестр и хор шли за ним слитно и вдохновенно.

Солисты тоже не отставали. Симона пел Владислав Сулимский, которого Москва помнит как выдающегося Онегина в спектакле Дмитрия Чернякова. Остается только восхищаться, с какой предельной самоотдачей исполнена партия и с каким мастерством воплощены все нюансы сложнейшей личности. Красивый, мощно льющийся голос, кажется, не знал никаких пределов и переходил от одной эмоции к другой спонтанно и обаятельно. Взрывы гнева или отчаяния доходили до нашего сердца так же прямо, как лирические посылы. И захватывающим эпизодом стал дуэт Симона с дочерью Марией.

Потому что в этой роли выступала еще одна звезда – Татьяна Сержан. Она меня потрясла в роли Аиды в авангардном спектакле «Дойче Опер» в Берлине. Там «эфиопская царевна» превратилась в лирическое облако, женщину-сновидение, которая являлась честолюбивому Радамесу поверх его повседневной жизни. Здесь роскошный голос Сержан, в котором опьяняющие верхи соперничают с рокочущей серединой и гулкими низами, до такой степени переставал «хвастаться» своими сверхдостоинствами, что это заставляло снять шляпу. Сержан сражалась за предельную выразительность. Внутри этой саги о семье и граде она образовывала мощное ядро, к которому приникали все герои и негерои. Она поддерживала Гергиева в его борьбе за аристократизм. Мария оказывалась носительницей высшего достоинства.

Рядом с ней сникала любовь пылкого Габриэля Адорно. Итальянский голос Отара Джорджикия, ученика великого Нодара Андгуладзе, разливался по‑соловьиному и никак не портил ткущееся полотно. Но его эмоции, порывы, поступки оказывались почти вне вéдения певца. Может быть, это в конкретной интерпретации было вполне справедливо – не любовь и не эротика служат предметом размышлений в «Симоне Бокканегре». Важнее противостояние двух политиков-гигантов – дожа и Якопо Фиеско, отца и деда Марии.

В роли Фиеско – Станислав Трофимов, которого мы в Москве могли запомнить по выступлению в «Орлеанской деве» на сцене Большого театра – тот Архиепископ запоминался всякому, у кого слух чувствителен к певческому калибру. Сам голос Трофимова как символ жизненной силы и духовной красоты. Он содержит внутри себя эталон порядочности и честности. Не знающий пощады Фиеско выходит в интерпретации Трофимова равным соперником Бокканегры, его монологи захватывают пространным колдованием, а в ансамблях он своим грозным словом делает борьбу умов устрашающей и трагичной. Нельзя не сказать слов восхищения и в адрес Романа Бурденко, который пел партию Паоло Альбиани. Роль эта вне центральной четверки, но поклонники «Симона» знают, что от нее зависит весь ход движения политической и человеческой интриги. Бурденко – певец первого положения, который поет и титульного героя в этой опере. Его художественный калибр сообщает ему бешеную силу в раскручивании разных противостояний. Он становится одним из главных персонажей, он на равных с ними. В плотном и мощном голосе Бурденко сосредоточено всё мировое зло – оно рушит и корежит законченную аристократичную вселенную, которую строит Гергиев по высшему чертежу Верди. Потому нас и заводит это звуковое действо до такой степени, что мы затаив дыхание жадно вслушиваемся во все детали споров и умиротворений.

Кто в этот вечер был primus inter pares, первым среди равных, сказать трудно. Именно поэтому и стала эта интерпретация подлинным исполнительским шедевром.