Персона
Этой осенью в Большом зале консерватории прошла московская премьера фильма «Симфония органа» о легендарном обитателе БЗК – историческом органе Кавайе-Колля. Фильм выпущен Московской консерваторией, в числе его продюсеров – лично ректор Александр Соколов, в качестве режиссера, сценариста и монтажера выступил выпускник МГК Сергей Уваров, музыку написал другой выпускник – молодой композитор и органист Денис Писаревский, а закадровый текст озвучил заведующий кафедрой истории зарубежной музыки Михаил Сапонов.
Основой картины стали уникальные съемки реставрации инструмента, проходившей в 2014–2016 годах. А одним из центральных героев фильма, соавтором сценария и научным консультантом – главный хранитель органа БЗК Наталья Малина. Инструменту она посвятила больше полувека: невероятный профессионал, энтузиаст, эрудит и потрясающий собеседник, Наталья Владимировна – вне всякого сомнения – душа этого органа.
НС Почему вы выбрали эту профессию?
НМ Я ее не выбирала, так получилось. Леонид Исаакович Ройзман, мой учитель, рано разрешил мне заниматься в Большом зале, а там разыгрывалась довольно сложная ситуация. Основным органным мастером работал Вячеслав Анатольевич Расторгуев, он был регентом в Елоховском соборе и пел в хоре Свешникова. При нем был младший коллега, Юрий Леонидович Банецкий. Однажды они переносили тяжелый клавесин, кто-то догадался большими гвоздями ногу приколотить к клавиатурному столу. Нога отломалась, и клавесин уронили Расторгуеву на ногу. У него началась гангрена. Пока Вячеслав Анатольевич болел, Юра Банецкий меня просил: «Наташ, пойди понажимай мне клавиши, кое-что надо подстроить». Я нажимала. А однажды он пришел в расстроенном состоянии и сказал: «Ты знаешь, что случилось? Слава умер. Я один остался…»
В эту минуту для меня все решилось. Знаю, что органные мастера не работают по одиночке. Я играю на этом инструменте и очень его люблю, смотреть, как он разваливается – не для меня. Мы пошли к Ройзману. Леонид Исаакович выслушал нас и сказал: «Женщина-органный мастер – это немыслимо». Это было и так понятно… Но что делать? Разрешил попробовать. И вот уже 52 года, как я пробую.
НС У вас есть напарник?
НМ Да, это замечательный Андрей Константинович Шаталов, мы с ним составляем неплохую пару с производственной точки зрения: он организовывает основу, а мой вес позволяет мне без проблем подниматься наверх. Кроме этого, есть еще четыре человека: Владислав Эрнестович Аулов обслуживает орган в Белом зале, Владимир Владимирович Дмитриев – орган 29 класса и маленький орган-позитив, а органист Гарри Еприкян и гобоист Борис Акишин помогают на концертных органах.
НС В 70-е вы ездили на стажировку в Германию, в Потсдам.
НМ Да, на три месяца, жила в гостинице советского военного гарнизона. Моим руководителем был Ганс Иоахим Шуке – мастер, который поставил орган в Малом зале консерватории, это его первый инструмент у нас. Он выстроил план обучения так, чтобы пройти по всем стадиям изготовления органа. А по вечерам в пятницу Шуке меня приглашал к себе, на стол ставилась бутылка «Натали» и разрешалось задавать вопросы. Я задавала, а он отвечал до утра понедельника. Потом спрашивала тех, кто приезжал в Москву, работала вместе с мастерами на всех ремонтах. Все пришлось изучать в живом общении. Ну и шишки на собственной голове.
НС А много ли в мире женщин – органных мастеров?
НМ Немного, но есть. Есть органные мастерицы, которые трубы делают. Когда я была на стажировке, паяла трубы для Пицундского органа. У Шуке была потрясающая особенность: лежат трубы одного регистра, 56 штук, он выберет самую плохую – тут вмятина, тут гора, будь любезна переделай. Когда я его спрашивала, какая должна быть труба, он отвечал: «Ну, я тебе так скажу: до первой октавы – куриное яйцо». – «Господин Шуке, но ведь курицы разные яйца несут». – «А я тебе не говорил, что все органы одинаковые».
НС В СССР это было время органостроительного бума. Помните атмосферу тех лет?
НМ В 1957 году, в последний год жизни Гедике, в Союзе была создана постоянная Комиссия по вопросам органостроения. В фойе первого амфитеатра, если помните, установлена статуя – Стасов сидит, заложив ногу на ногу. У него есть статья-памфлет «Два слова об органе в России», где он упоминает, что до революции было более двух тысяч органов. Так вот, Комиссия первым делом должна была провести инвентаризацию и посчитать, сколько в стране инструментов, пригодных для того, чтобы на них играли; обнаружили, что их всего два: орган Домского собора в Риге и орган Большого зала Московской консерватории. Не густо. Именно с 1957 года началось движение, которое потом на Западе получит название «советский органный ренессанс», когда развернулось бурное строительство новых инструментов и реставрация того, что можно отреставрировать.
НС Органный мастер, наверное, должен знать какие-то смежные науки. Какие?
НМ Химия, физика, математика, аэродинамика, механика – масса смежных. Мастер должен обладать хорошим слухом, физической координацией и устойчивым характером, потому что условия в работе не всегда простые. Если, например, я настраиваю ноту соль, и в этот момент во втором амфитеатре включили пылесос, который издает соль-диез, это не очень приятно. Иногда приходится подстраивать под разыгрывающийся оркестр, требуется абстрагироваться от всего и сосредоточиться только на своей задаче… Надо уметь паять, владеть рубанком, знать клеи, лаки, краски – много всего.
НС Вам приходилось что-то изобретать самой?
НМ Всегда приходится что-то придумывать. На старых фотографиях видно, что на головках фасада, «патиссонах», были дубовые шарики. Они, видимо, потрескались от перемены температуры и влажности – у нас то 26% влажности, то 80%, колоссальная качка – и их выбросили. Мы сделали такие же шары, но просверлили их насквозь в двух направлениях и пропитали уксусом, который скрепляет древесину. Вот одно из небольших изобретений. Кстати, Кавайе-Колль свой первый патент получил вовсе не за орган, а за пилу-циркулярку.
НС В истории этого органа немало печальных страниц. Какие самые драматичные?
НМ Сохранилась книжечка – проект отопления, сделанный инженером Войницким, там все в саженях. Замысел такой: между этажом партера и вестибюлем есть небольшой этаж; там камера статического давления, четыре заборника воздуха, фильтр во всю стену, потом калорифер, камера увлажнения, и через отверстия под креслами теплый воздух, благодаря законам физики, поднимался наверх. Под портретами наверху еще можно увидеть решетки – остатки старой вентиляционной системы; сейчас ее модернизировали.
После Второй мировой войны появился главный инженер, который, видимо, руководствовался коммунистической идеологией: раз так было при царизме, при коммунизме должно быть наоборот. Не сообразовываясь с законами физики, он разместил на колосниках, над органом, бак с горячей водой. Тепло задом наперед запустить не удалось, бак не выдержал и лопнул. Мастера, которые до меня работали, рассказывали, что помимо того, что сухое дерево впитало в себя, они вычерпали из органа шестьдесят ведер горячей воды.
Каждый орган – это три элемента: звучащая часть – трубы, воздушная система и система управления. Нас интересует устройство воздушной системы, которое называется виндлада. Его основная задача – распределение воздуха к каждой из труб органа. Когда внутри виндлады в перегородках между тоновыми каналами есть трещины, происходит вот что: я нажимаю ноту до, а ре тоже звучит, и ми звучит, и фа-диез тоже почти зазвучал. У нас был опыт, назывался «давай покурим»: когда я курю, то есть собираю сигаретный дым и его выдуваю через маленький шланг в один из тоновых каналов. Представьте мой ужас, когда я вижу, что двадцать соседних дымятся! Там все было вдребезги! С этим дефектом мы жили долгие годы.
НС А как с ним можно жить?
НМ Катастрофа! Работать было безумно тяжело. На нем играли, но чего это стоило…
НС А что вообще можно было сделать?
НМ Сапожников ставил под насос мотора большую ванну, клал туда мощный кипятильник и, пока орган работает, запускал в орган пар, чтобы дерево распухло и щели прикрылись. Но тем самым он наносил еще больший вред, потому что потом оно еще сильнее усыхало. Сложно было. Мольбы о том, что нужна реставрация, успеха большого не имели.
Я понимала, что нельзя эксплуатировать инструмент дальше, механика изношена до беспредела, грязи невозможно много. Почему я показываю часто орган? Потому что люди любят то, что знают. Мы с Александром Сергеевичем Соколовым зашли внутрь органа, он посмотрел на все это… Моя глубочайшая ему благодарность, он добился финансирования, хотя я представляю, чего это стоило.
НС После реставрации работы стало меньше?
НМ Сейчас немного легче. О реставрации сняли фильм – думается, многое поясняющий. Работа мастера, обслуживающего орган, по сути, реставрационная: если что-то сломалось, нужно восстановить в том виде, как это было.
НС Есть ли какие-то плановые ежедневные работы?
НМ Отмечаем температуру и влажность. У нас все время занимаются, поэтому все время что-то происходит. Настраивать нужно перед каждым концертом. На язычковые регистры уходит три часа.
НС Приходится работать по ночам?
НМ Да, и много. Руководитель Департамента развития концертной деятельности, Виталий Александрович Катков, старается организовать для нас максимально комфортный режим. Но бывают моменты, когда рабочий день заканчивается в четыре часа утра, а начинается в семь. Три часа на сон. Я живу недалеко от консерватории, могу пешком дойти, а Андрею Константиновичу труднее приходится.
НС В фильме есть эпизод, где вы орудуете тряпкой на самом верху органа. Какая там высота? Не страшно?
НМ Порядка одиннадцати метров. Если сверху посмотреть, становится понятно: упадешь на трубы – насмерть не разобьешься, но порежешься, как колбаса на ломтики. Сразу пропадает желание падать.
Общая поверхность, которую нужно содержать в чистоте, 70 тысяч квадратных метров, труба снаружи и внутри должна быть чистой. Тут широкое поле деятельности, правда, сейчас у нас превосходные пылесосы, мощные, но в то же время маленькие, чтобы их удобно было поднимать наверх.
НС Пылесосы специальные?
НМ Нет, обычные, но хорошие, удобные. Андрей Константинович обычно держит пылесос и меня подстраховывает, а я протираю, чтобы все было красиво.
НС Вы ведь не только мастер, вы и играли, и ассистировали. Помните свое первое выступление?
НМ Оно состоялось в Детской музыкальной школе имени Прокофьева, где тогда преподавала Галина Васильевна Семёнова. Она была ученицей Ройзмана и показывала ему свой класс. В школе работала такая тетя Паша, она мне разрешала заниматься ночами. В те времена под школой находилась столовая, и там были котята. Я приносила треугольнички молока и выработала у котят рефлекс: когда орган играет, можно молоко пить. И когда начался наш классный вечер… коты пошли!
НС Наверное, имели большой успех?
НМ Имели!
НС В фильме вы рассказываете легенду про слепую белую лошадь, которая жила под Большим залом и качала органные меха.
НМ Были разговоры, что Гедике, когда приходил и брал до-мажорный аккорд, говорил: «Воняет». На фасаде органа красуется имя фон Дервиза. Павел фон Дервиз старший – компаньон фон Мекк, они занимались наземными транспортными средствами. Его сын Сергей был женат на певице Марине Шёниг, у них на Английской набережной в Санкт-Петербурге, если с моста Лейтенанта Шмидта съезжать на площадь Труда, было довольно большое здание. Есть непроверенные данные, что это здание он продал, чтобы оплатить перевозку и монтаж нашего органа.
НС То есть только чтобы его перевезти, нужны были такие огромные средства? Сколько же тогда сам инструмент стоил?
НМ Прилично. Сафонов, директор консерватории, был женат на дочери министра финансов; рассказывали, что он гениально умел вышибать деньги со спонсоров. Сыграет пассажи – получит ковры для Большого зала. Надо люстры – он еще поиграет и получит люстры.
Так я про фон Дервизов. У младшего сына, Павла, в имении Сторожилово был конный завод, и, наверное, пожертвовать слепую белую лошадь большого труда не составляло. Но тащить кобылу на второй этаж и выводить ее каждый день, как собачку, никто не будет. Она, видимо, там ела и все остальное. Не знаю, правда это или неправда, но поверье осталось.
НС Вам приходилось сотрудничать с современными композиторами?
НМ Конечно. Родион Константинович Щедрин как-то сказал, что у органа другая цена звуку. Звук, как материя, которую можно взять в руки. Приходил Андрей Петров, я еще с Элиасбергом играла его сочинение «Памяти погибших в годы блокады Ленинграда». Свиридов приходил, когда писал «Икону». Кикта все время пишет для органа.
В Зале Чайковского довелось играть с Лазаревым «Желтый звук» Шнитке. Мы со Шнитке знакомы были хорошо, он пришел ко мне и сказал: «Значит, тут ты не играешь, тут играешь, а тут надо поимпровизировать». На репетиции сижу перед Лазаревым, он проникновенно поднимает на меня глаза, показывает вступление, а я складываю руки. Он удивляется, но дирижирует дальше. Потом он ничего мне не показывает, а я вдруг врубаюсь. Подхожу к нему после репетиции, прошу все-таки мне показывать. Он говорит: «Видите ли, я показываю, а вы не вступаете, я не показываю – вы вступаете; думаю, надо изобрести какую-то другую сигнальную систему».
В Зале Чайковского наш маленький ансамбль посадили по заднику сцены. «Желтый звук» – это пантомима, и мы, конечно, не столько играем, сколько смотрим. Я сижу в самой глубине, Лазарев стоит ко мне спиной. Вот и возникает вопрос о другой сигнальной системе – махнуть хвостом или что-нибудь такое? Сейчас было бы очень кстати, если б хвост появился. В конце мы должны играть тутти. И вот по музыке наступает тот момент, я поднимаю глаза – а тут дым! Около пульта органа в емкость с горячей водой бросили сухой лед. Дирижера вообще не видно… Как-то мы сыграли, но публика была в восторге: сказали, самое лучшее место было, когда от Лазарева пошел дым.
