Конкурс Рахманинова
Вперед, вперед, финальная гонка! Жюри, оркестранты, слушатели – все обрели второе дыхание, оно же последнее. Разгоряченные лица, ажитация, сливающиеся в поток детали. Стремительный забег и… финиш. Постойте, ведь в прошлый раз мы говорили об укрощении тигра, а теперь – скачки. Не много ли метафор? Может быть. Но это – чистая правда. Наши конкурсанты, как наездники, с удовольствием покатались на первоклассном оркестре Мариинского театра, и в азарте кого-то подбрасывало вверх, а кто-то выпадал из седла.
Задача финала, действительно, трудная – после короткой дневной репетиции вечером исполнить аккомпанемент фортепианного концерта и симфонию Рахманинова (и то и другое – по жребию). Испытание по-новому высветило достоинства и недостатки финалистов, но также дополнительные условия. Например, опыт работы с серьезным (а еще лучше – конкретным) коллективом. Больше всего преимуществ выпало дирижерам Мариинки, которые были подготовлены к характерному запаздыванию звука после дирижерского жеста, заметной оркестровой «отдаче». Поэтому вместе с Гургеном Петросяном оркестр без серьезных рисков интерпретаторских устремлений собрал целое, превосходно озвучил партитуру. Арсений Шупляков прибавил еще личное отношение, переживание эмоций. По-видимому, это и есть правильный конкурсный расчет.
Алексей Моргунов находился в противоположной ситуации. Его родной Академический симфонический оркестр имени С. В. Рахманинова похож на многие региональные оркестры. Небольшой состав откликается на простые способы дирижерского управления. И что именно – непривычные реакции впервые встреченного коллектива, мануальная техника или недостаточное знание партитуры определили неудачу, – сложно сказать. Только исполнение Алексеем Первой симфонии было отчасти исторической реконструкцией премьеры. Стало понятно, почему симфония провалилась в 1897 году. Воссоздать форму, уравновесить баланс, подготовить кульминации в ней очень сложно. Иначе получается неверно собранная мозаика, где один фрагмент не прилаживается к другому, а большой не входит на место маленького и образуются дырки.
Общая проблема для всех – это невнимание к мелосу Рахманинова в сопоставлении с моторным движением, быстрыми темпами. Особенно тяжело познание мелодических наслоений далось Хаожаню Ли в Третьей симфонии. Отдельные эпизоды ритмической концентрации не притягивали размагниченную фактуру. Человеку великой, но далекой культуры не все в русской музыке открывается сразу. Были удивления другого рода – Третья симфония у Клемана Нонсьё. Кроме того, что она прозвучала свежо, участник перевернул представление о дирижерском таланте как силе убеждения. Никакой силы вообще не было. Аккуратный, экономный жест, немного неловкости, мягкого излома. Дирижер прожил симфонию в собственном мире и как будто не стремился подчинить оркестр, но незаметно повел его за собой. Вот уж задумаешься о дирижировании как искусстве гипноза.
В собирании формы, правильнее сказать – в стихийном сквозном движении, лучше проявил себя Филипп Селиванов, который дирижировал Первой симфонией. Но и у него не обошлось без просчетов. Самый заметный – в медленной третьей части. Эпизод с медью и низкими струнными не получил развития. Боюсь, дирижеру пока не хватило мануальных средств, чтобы подготовить мягкое accelerando, из-за чего следующие разделы были сыграны слишком грузно. Такие недочеты в сочетании с рваными вступлениями (форсированными толчками вместо ауфтактов на форте) и склонностью к перевозбуждению гасили общую музыкальность.
В чем-то похож на своего коллегу Иван Никифорчин, который превратил Вторую симфонию в сплошной мунковский «Крик». Конечно, связи Рахманинова с экспрессионизмом – интересный ракурс, но нельзя же говорить только на повышенных тонах, не рискуя сорвать голос. И еще: жесты дирижера, одновременно взвинченные и сухие, провоцировали прогрессивное сокращение времени. Воздуха оставалось все меньше, и музыка приобретала как бы астматический дыхательный пульс. Нельзя не учитывать, что молодые люди, познавшие сложную ритмическую структуру contemporary art, переживают музыкальное время совершенно иначе и, сближая Рахманинова с актуальными течениями, делают его абсолютно современным гением. Эти же молодые люди, слышавшие рок и все искушения новейшей популярной музыки, двигаются по-другому. Неизбежные черты наших дней, хотя…
«Большой темперамент его еще не укрощен строгой культурой, он всегда переигрывает, преувеличивает». «Дирижера можно упрекнуть в некоторой экзальтированности, даже истеричности, но это, по-видимому, болезни молодости, которые со временем будут изжиты». Думаете, я привожу выписки из конкурсных блокнотов? Вовсе нет. Это цитаты из статьи Генриха Нейгауза о Всесоюзном конкурсе дирижеров 1938 года. Ничто не ново, все повторяется и дарит надежду, потому что победителями того конкурса стали Мравинский, Рахлин, Паверман, Мелик-Пашаев, Иванов.
Однако спешу извиниться. Мы до сих пор не вспомнили замечательных солистов – Николая Кузнецова (во Втором фортепианном концерте с Алексеем Моргуновым), Вадима Руденко (в Первом концерте с Хаожанем Ли), Александра Гиндина (в «Рапсодии на тему Паганини» с Филиппом Селивановым), Сергея Кудрякова (в Четвертом концерте с Гургеном Петросяном) и абсолютного чемпиона Алексея Мельникова, трижды исполнившего Третий концерт со столь разными конкурсантами, как Арсений Шупляков, Иван Никифорчин и Клеман Нонсьё. Аккомпанемент недооценивают, но это пробный камень для дирижера. Взаимопонимание во всех парах складывалось по-разному, но все солисты выручали партнеров в открытых или опасных местах, искренне старались помочь.
Мои репортажи написаны с той же целью, поскольку в продолжение трех туров мне приходилось говорить о недостатках. С одной стороны, не стоило этого делать, если всерьез не веришь в побеждающую силу таланта и в то, что умные музыканты способны извлечь из ошибок продуктивный смысл. С другой стороны, обнаружить перспективы для развития мастерства – есть ли более благородная задача для любого конкурса, где происходят встречи и сопоставления индивидуальностей? Этим живет искусство, и поставим здесь поскорей не точку, а многоточие надежды…
