Конкурс Рахманинова
Результаты Международного конкурса имени С. В. Рахманинова продолжают волновать профессионалов и слушателей. А что думают победители? О конкурсных впечатлениях и еще не завоеванных вершинах, об отношениях со слушателями и рецензентами, совести и вкусе рассказал Екатерине Шелухиной (ЕШ) Иван Никифорчин (ИН), завоевавший вторую премию вместе с участником из Франции Клеманом Нонсьё.
ЕШ После Конкурса имени С. В. Рахманинова что-то изменилось в вашей жизни, в отношении к себе и творчеству?
ИН Сущностно, пожалуй, что нет. Конкурс – это очень важный рубеж, он пройден, а судьба – это нечто более продолжительное и интригующее. Конечно, само имя Рахманинова обязывает ко многому. В небольшом видеоролике, который организаторы конкурса просили подготовить всех участников, я приводил слова из дневников Мравинского о Третьей симфонии Рахманинова – о том, что это «невеселые попытки подвести невеселые итоги жизни». Почему-то все конкурсные дни я держал эту дивную мысль Мравинского в голове: камертон – равно художественный и этический. Рахманинов необъятен и в чем-то самом важном непостижим до конца. Я знаю наизусть большинство его симфонических партитур, но привыкнуть к его образам невозможно…
ЕШ Чему вас научил конкурс, и чему вам хотелось бы со временем научиться самому?
ИН В нашем деле по-настоящему учит только первоклассная музыка. И в этом смысле нет никакой разницы между конкурсом и обычной концертной жизнью. Учиться у музыки, которую любишь, – это счастье.
ЕШ Что помогало и мешало вам в работе с каждым из трех оркестров, которые участвовали в конкурсных турах (ГАСК, БСО, оркестр Мариинского театра)?
ИН Пожалуй, я не задумывался о том, что какие-то внешние или личные обстоятельства могли помочь или помешать мне в работе с тремя очень разными превосходными коллективами – на это попросту не было времени. Госкапелла – это друзья и единомышленники. У меня была полная свобода: никаких клише и штампов – делай то, во что веришь. Исполняя Бетховена, мы рискнули использовать естественный смычковый резонанс, не злоупотребляя чрезмерной телесностью струнной пластики. Это и заманчиво, и очень опасно, поскольку обнажается практически все и требует интонационной безупречности, мельчайшей проработки каждой фразы, обостренного восприятия внутритактового пространства, специфически бетховенского акустического баланса, о котором иногда забывают. И оркестр справился с этими задачами восхитительно.
С БСО имени Чайковского – легендарным коллективом – я никогда прежде не работал. Это экзамен, каких в жизни бывает немного. Но с первых мгновений возник контакт, о каком можно только мечтать. Фантастическая реакция на жест, на мельчайший дирижерский посыл. С таким оркестром никакие домашние заготовки не работают. Необходим диалог здесь и сейчас. «Вальс» Равеля, который мы делали вместе, – это не только шедевр звукописи, представляющий умопомрачительные сложности для оркестрантов, это оселок, на котором очень легко сломаться дирижеру. Но это был сознательный выбор. Я знал, что в зале присутствует Владимир Иванович Федосеев. После того, что было днем ранее (прощание с О. И. Доброхотовой. – Прим. Е.Ш.), он пришел, чтобы быть со своим оркестром. Это подвиг. Думал я об этом. И еще о том, что для этого оркестра писал Борис Чайковский – композитор, партитуры которого являются для меня критерием абсолютного художественного совершенства.
Оркестр Мариинки… Коллектив такого уровня, фигурально выражаясь, может сам руководить даже очень опытным дирижером, вести его за собой, и именно так часто и происходит. Уже на репетиции я в полной мере ощутил нечто магическое в звуковой палитре этого изумительного состава. Но краски в оркестре не рождаются априори, их надо добывать. Это и обескураживает, и вдохновляет, и многому учит. Все-таки дирижирование – это искусство взаимодействия с оркестром, в котором лидером должен оставаться именно дирижер, а не какой-то тайный или невидимый профсоюз. Лидерство – это не начальственный тон и статус, а личная ответственность. Когда я шел на эту репетицию, чувствовал не страх, а какое-то необъятное одиночество. Не знаю, как сказать об этом точнее. Никакого «висения на руке», никакого пресловутого запаздывания, о котором говорили журналисты, у нас не было. На конкурсном выступлении я старался быть самим собой, только и всего, и оркестр это принял.
Третий концерт Рахманинова получился таким, каким я всегда хотел его услышать. Там ведь очень непростая, почти не поддающаяся архитектоника. Огромная благодарность Алексею Мельникову. Я был обескуражен реакцией коллектива – концертмейстеров и оркестрантов, которые после выступления сказали мне много драгоценных слов. Но главное – их бессловесная музыкальная реакция на жест, мысль, волю. Я всегда буду помнить об этом с благодарностью, как и то, что говорил мне в эти дни Валерий Абисалович… Конечно, я рисковал, избирая для Второй симфонии в последнем конкурсном выступлении не совсем привычный «в наших палестинах» стиль, особенно для финала цикла. Это был риск ради самой музыки и возможности показать способность управлять оркестровым звуком здесь и сейчас – в конкретных обстоятельствах. Конечно, я мог пойти по пути «наименьшего сопротивления», но это была бы, как говорил Заболоцкий, измена себе самому, а еще – великому оркестру, который открылся в тот вечер в полном своем великолепии…
ЕШ Вас можно было заметить и в зале, вы слушали своих соперников по конкурсу. Были среди них те, чьи выступления помогли вам, понравились, вдохновили?
ИН Вы сказали о соперниках… Меньше всего я тревожился о чем-то соревновательном. Зачем? Это несовместимо с музыкой. Почти все выступления коллег-конкурсантов я действительно слушал в зале и очень радовался, если происходило что-то достойное. Самая большая преграда на пути любого художника – это он сам, а не соперники или внешние обстоятельства. В первом и втором туре очень достойно выступили Алексей Рубин и Хаожань Ли. Это настоящие серьезные музыканты, по самому большому счету…
ЕШ На протяжении всех туров вас горячо поддерживала публика. Это ваши постоянные поклонники, или на конкурсе вам удалось завоевать новых? И что в целом значат для вас слушатели?
ИН Публика прихотлива, и ориентироваться на ее реакцию всегда и во всем не следует. Конечно, я признателен всем, кто с таким энтузиазмом реагировал, это было неожиданно и приятно. У «Академии Русской Музыки», которой я руковожу, много поклонников в Москве. Наши концерты в залах консерватории и ММДМ собирают чудесную молодежь и не только. Но на конкурсе, как я понял, сформировалась своя особенная среда. Я умею ценить тех, кто находит в своей жизни один-два-три часа, чтобы уединиться с музыкой, которую мы исполняем. Вдова одного нашего композитора-классика как-то сказала мне, что атмосфера и публика на выступлениях «АРМ» очень напоминают ей то, что часто бывало у Баршая и его Московского камерного оркестра в 60–70-х годах прошлого века. Судя по всему, она имела в виду замечательное сочетание лириков и физиков на наших концертах…
ЕШ А как насчет критики? Я знаю, что вы следили за откликами на конкурс в нашем журнале. Это был «спортивный» интерес, или все-таки что-то в рецензиях может стимулировать ваши собственные поиски в искусстве?
ИН Следила за откликами в большей степени моя жена Настя. Реакция? Самая естественная: иногда улыбался, иногда удивлялся… Если хвалят или ругают не по разнарядке, а честно и профессионально, то это всегда полезно и интересно. В критике меня может смутить только развязность и ангажированность. Нет, никакая рецензия все-таки не может стимулировать собственные поиски – это путь одиночества, иногда – «одиночества вдвоем», если у тебя есть друг и наставник.
ЕШ Кто ваши кумиры – музыканты (и не только дирижеры), которыми вы восхищаетесь, на кого хотите быть похожим?
ИН Похожим хочется быть на самого себя – это самое сложное и интересное. Музыкантов (ушедших и живых), творчество которых вызывает восторг и желание учиться, не копируя их, очень много, всех не назовешь. Для моего профессионального становления важное значение имело изучение опыта Клауса Теннштедта и Ойгена Йохума, Чарльза Маккерраса и Бернарда Хайтинка, Колина Дэвиса и Невилла Марринера, Николауса Арнонкура и Джона Элиота Гардинера, Кристофера Хогвуда и Роджера Норрингтона, Кирилла Кондрашина и Рудольфа Баршая, Станислава Скровачевского и Мюнг-Вун Чунга… Этот список я могу продолжать бесконечно. Тайны фортепианной звукописи открывались благодаря Гизекингу, Гульду, Микеланджели, Бренделю, Перайя, Софроницкому, Оборину, Григорию Соколову… Подобные «синодики» есть по каждой музыкальной специальности – от флейты до тубы, от скрипки до контрабаса, от дисканта до профундо…
ЕШ Чувствуете ли вы себя просветителем, который должен знакомить своих коллег и публику с широким репертуаром, забытыми шедеврами, и как относитесь к исполнению популярных произведений и классических программ?
ИН Одно не исключает другого. Гюнтер Ванд, с его грандиозным репертуаром от Баха до Мессиана, несколько раз исполнив и записав полные симфонические циклы Брукнера, Брамса, Бетховена, впервые позволил себе исполнить «Неоконченную» Шуберта, будучи уже очень взрослым человеком. Классические программы, возрождение незаслуженно забытых шедевров и интерес к лучшему, что создается сегодня, – все это вполне сочетаемые ипостаси… А вообще, репертуар в дирижерском деле – это отражение Amor fati – и это очень серьезно, ведь судьбу заново не перепишешь: это то, что складывается из всех, в том числе и маленьких, шагов – от самых первых и до последних. Репертуарных дирижеров, не подчиняющих свою жизнь исключительно требованиям концертно-рекламных контор, где, как в стиральной машинке, полощутся две-три продаваемые партитуры, сейчас немного, но они есть. Конечно, будучи частью большой оперной или оркестровой корпорации, дирижер не всегда волен подчиняться лишь тому, что соответствует его жизненным исканиям, а если он молод, то в праве выбора ему за очень редкими исключениями вообще отказано. Театральный и концертно-филармонический менеджмент, нацеленный на сборы и прочие материальные факторы, менее всего озабочен вашей личной совестью, вашим вкусом. Но это не значит, что о совести и вкусе надо забыть. Конечно, и жизненный выбор может быть разным. Очень неловко бывает, когда маэстро, уже вполне самостоятельный в своих действиях, сегодня играет симфонию Малера или Лютославского, а завтра участвует в исполнении третьеразрядного хлама. Представить подобное в случае с Гербертом Блумстедтом или Рудольфом Кемпе очень трудно. Репертуар – это сопряжение судьбы и воли, что бы там ни говорили…
ЕШ Есть ли композитор или произведение, которое значит для вас столько же, сколько значит роль Гамлета для каждого актера, то есть такая вершина, которую вы мечтаете, но еще не решаетесь завоевать?
ИН Такой композитор есть. Борис Чайковский. Большинство камерно-оркестровых сочинений этого гениального художника я уже исполнил и записал. Его наследие в большом оркестре – мир, сопоставимый с миром Достоевского в русской литературе. Скрипичный, Виолончельный и Фортепианный концерты, Тема и восемь вариаций, Вторая и «Севастопольская» симфонии, «Подросток», «Ветер Сибири», «Музыка для оркестра» и «Симфония с арфой» – эти и другие партитуры предмет моих заветных дирижерских грез. В оперном театре – Моцарт, Вагнер, Р. Штраус, Яначек, Корсаков…
ЕШ Что, по вашему мнению, для дирижера важнее всего – в профессии и жизни?
ИН Непросто ответить. Самое важное и трудное (для меня теперешнего) – найти здоровый баланс между потребностью уединиться (большая настоящая музыка требует этого) и необходимостью постоянно общаться с огромным количеством музыкантов. В дирижерах меня привлекает то же, что и в обычных людях: искренность, серьезность, благородство. Умение контактировать совсем не значит, что ты должен быть всегда и во всем «рубахой-парнем». Карл Бём, говорят, был невыносим, истязателен в работе или, скажем так, малокомфортен в общении. Но многие из тех, кто попадал в его дирижерские жернова, потом в течение всей жизни вспоминали о своих мучениях как о настоящем чуде. Понятная мануальная нюансировка, адекватная мимика – все это лишь видимые, а иногда и эфемерные слагаемые языка общения. Гораздо важнее необъяснимый, едва ли не рецептивный контакт с каждым оркестрантом, который считывает не только видимую информацию, но, если угодно, движения мысли и при этом доверяет тебе. Вот эта взаимная вера и есть главное.
