Персона
У выдающейся латышской меццо-сопрано Элины Гаранчи состоялся мировой дебют в партии Амнерис в «Аиде» Верди (постановка Николя Жоэля) на сцене Венской государственной оперы. Ее партнерами в звездном ансамбле под руководством маэстро Николы Луизотти были Анна Нетребко, Йонас Кауфман и Лука Сальси. Элина Гаранча (ЭГ) поделилась с Владимиром Дудиным (ВД) своей версией «Работы актера над собой» и рассказала о влиянии белькантового рецепта «кьяроскуро» на вокальное долголетие.
Элина Гаранча: Любовь и свобода побеждают, только у всех по-своему
ВД Трансляция «Аиды» из Венской оперы позволила вглядываться в подробную психологию отношений, в движение эмоций на лицах певцов. Спектакль смотрелся как кино. Много и усердно репетировали?
ЭГ Вы не поверите, но всего два с половиной дня. Нам прислали видеозапись спектакля – это ведь старая постановка. Признаюсь откровенно, мои партнеры не горели желанием много репетировать, потому что много раз исполняли эти партии. Для меня же это было исполнение мечты, мой детско-юношеский сон о том, что я должна была когда-нибудь спеть Амнерис. Мой дебют в этой партии планировался еще в 2020 году, поэтому она уже тогда и была готова. Амнерис действительно моя самая любимая партия, я очень много о ней думала.
Все большие партии я начинаю разучивать обычно за год вперед, потому что для меня это не только вокальная строчка, но и психологическая работа над ролью.
ВД Очень интересно на примере Амнерис узнать о вашем методе работы над партией, если позволите, заглянуть на вашу «кухню»?
ЭГ Я учу везде: когда работаю в огороде, занимаюсь другими делами, хожу по улице и вслушиваюсь в музыку, размышляя над реакциями, мысленно их проигрываю. На первых репетициях всегда наблюдаю за коллегами, смотрю на тела, как они жестикулируют, что происходит. Конечно, когда поешь с большими певцами, звездами, что-то зажигается сильнее, и хочется постараться сделать еще лучше, проживая этот очень насыщенный период подготовки и самого спектакля. Я интуитивный артист, для меня импульсы, которые возникают, когда репетируешь сцену с кем-то впервые, – самые правильные и самые истинные. Пока мы работали два с половиной дня, я просила ассистентов режиссера, чтобы они записывали: «Если все хорошо получится, запишите, потом скажете мне, что я сделала, потому что я не запомню из-за потока эмоций». Они так и сделали. Я проанализировала то, что получилось, потом посмотрела первые записи, осуществленные телевидением, еще подумала, поработала над жестами. Вы же знаете, что любая партия впевается постепенно, да и каждый спектакль – это новый опыт, который включает настроения публики, адреналин на сцене, конкретный момент исполнительского творчества.
ВД У вас получилась своя, ни на кого не похожая принцесса, стройная, с идеальными пропорциями – как в вокальном отношении, так и в отношении завидных внешних данных. Хотя опыт ХХ века приучил нас к зычным, сокрушительным голосам этой ревнивой героини, разрушающей все своей властью.
ЭГ Бог дал мне этот голос, и я с ним работаю. Мой голос ведь не самый темный, не натурально драматический. Я убеждена, что драматический репертуар надо петь не одним только голосом, а, прежде всего, выразительностью, техникой, пониманием стиля. У Амнерис, если посмотреть на нее в музыке, очень много нюансов piano, mezzo piano, piano pianissimo – она все же молодая девушка, семнадцать-восемнадцать лет, может быть, двадцать, но не старше. Почему же она должна звучать, как старая баба?
Я убеждена, что драматический репертуар надо петь не одним только голосом, а, прежде всего, выразительностью, техникой, пониманием стиля.
ВД Но исполнительский опыт великих предшественниц все же вдохновил вас при подготовке к взятию новой вершины?
ЭГ Работая над какими бы ни было партиями, я чаще всего не слушаю кого-то одного. Мне всегда казалось, что есть певицы, которые, как и я, не на сто процентов идеальны во всех партиях, делают их по-своему. Раньше, когда я готовила мальчишеские партии, много слушала Анне Софи фон Оттер. Когда появился драматический репертуар, огромным примером для подражания для меня стала Криста Людвиг – меня даже называли «молодой Людвиг». Я с ней неоднократно встречалась, мы говорили о репертуаре, она для меня такая путеводная звезда, благодаря которой я много учусь. Готовя Кундри в «Парсифале», я слушала ее записи и сейчас для Венеры в «Тангейзере» тоже слушаю ее. Я всегда любила итальянскую школу. Мой американский педагог Дейл Фандинг, которому почти семьдесят лет, передает мне эту старую итальянскую школу 1920-1930-х. В свое время он перенял ее у своего педагога, жившего на Апеннинском полуострове. Дейл всегда мне говорил, что сила заключается в белькантовом chiaroscuro, то есть «светло-темном». Бриллиантовость и звонкость – эти качества жизненно необходимы голосу, они не дают ему стираться, терять свежесть и блеск. Можно, конечно, петь глубоко и затемненно, как бы ярко окрашенно. Но нам, певцам, нельзя забывать об этой магии chiaroscuro, чтобы был резонанс, чтобы звук, который проходит сквозь оркестр, не очень сильно перетруждался, не истязал певца, не мучил себя. Часто бывает, что темные голоса хорошо звучат в микрофон, а в зале не совсем слышны, потому что получаются глухими, мутными, большими. У меццо-сопрано вследствие этого теряются верха. Как говорил один мой коллега, публика платит за высокие ноты – не за темные и низкие. Недаром получается, что самые высокие гонорары у сопрано и теноров, у которых вообще самые высокие ноты в контексте мужского голоса. Я считаю, для меццо-сопрано краска – хорошо, сочные темные ноты можно использовать как эффект, ради выразительности сделать, но это не тот хлеб, на котором можно будет долго жить и держать карьеру в форме. Так что техника и ум продлевают жизнь, нужно научиться относиться к себе бережно. Слишком много примеров певцов, которые родились и пришли в мир оперы с большими огромными голосами, которые могли бы еще петь и петь, но, к сожалению, уже начали плохо петь или совсем не поют.
ВД Маме, которая была вашим педагогом, не довелось дожить до того счастливого дня, когда вы достигли вершины под названием «Амнерис». Каким она видела ваше будущее?
ЭГ Мама мне всегда говорила, что у меня итальянский темперамент, хотя я латышка и считаюсь девушкой с Севера. Она всегда говорила, что такие партии, как Сантуцца, Шарлотта и Октавиан, – мои. Она знала, что моя мечта – Амнерис, Кармен, и предупреждала, что не надо торопиться, нужен педагог, кто бы помогал, слушал, учил музыкальности, не кричать фразы, а вести линию, откуда-то добывать звуки. Она тоже мечтала и хотела, чтобы я пела драматический итальянский и французский репертуар. Мы толком с ней не поговорили о Вагнере, хотя мама знала, что мне его предлагали, но она не услышала даже песни на стихи Везендонк. Я пела у нее на концертах и Эболи и Сантуццу, мы их с ней готовили, но самое драматическое, в чем она меня услышала, был Реквием Верди в Ла Скала. Но ни Кундри, ни Далилу, ни Сантуццу не увидала. Но зато папа все это увидел, был он и на «Аиде». Эмоционально ему, наверное, тоже было не совсем легко, но, по словам его жены (он женился во второй раз), если на Эболи и Сантуцце он волновался, то на Амнерис уже сидел спокойно, был очень доволен и горд, осознав, что этот репертуар мне подходит и голос я не потеряла.
