Персона
На открытии XLI Международного оперного фестиваля имени Ф. И. Шаляпина в Казани роль Графа Альмавивы исполнил Ярослав Абаимов – тенор, солист московского театра «Новая Опера», приглашенный солист Большого театра. Всего день перерыва – и казанский слушатель вновь увидел Ярослава на сцене, но уже как исполнителя камерной вокальной музыки, причем редко звучащего цикла «Дневник исчезнувшего» Яначека на чешском языке. О подготовке партий на иностранном языке, игре на оперной сцене и сложностях камерной музыки Ярослав Абаимов (ЯА) рассказал в интервью Елене Вагановой (ЕВ).
ЕВ Ярослав, поздравляю вас с премьерным фестивальным спектаклем. Как вы себя чувствуете?
ЯА Прекрасно! Накануне премьеры была сдача спектакля, поэтому фактически у нас было два исполнения подряд. Сейчас есть небольшая возможность «помолчать», а завтра снова на сцену.
ЕВ Понравилось ли вам работать над постановкой? Были какие-то сложности?
ЯА Мы репетировали здесь с начала января. Из-за загруженного графика мне приходилось жить на три города: Нижний Новгород, Москва, Казань. На финишной прямой, когда до премьеры оставалась неделя, были уже плотные репетиции и с режиссером-постановщиком Джузеппе Морасси, и с дирижером Марко Боэми.
Работа с ними проходила легко, и они, я думаю, были рады ставить с нами эту оперу. Ведь все солисты вышли петь «Севильского цирюльника» не в первый раз. Вот у меня, к примеру, это уже шестая или седьмая постановка. Я пел этот спектакль в Большом театре, на Кипре, на фестивале во Франции, а в «Новой Опере» он в репертуаре… Кроме того, я ранее исполнял казанскую версию Александрова, и вот сейчас еще что-то новое.
ЕВ И все они чем-то отличаются…
ЯА Безусловно. Опера Россини ставилась миллионы раз, многие буквально знают ее наизусть. Удивить публику практически нечем. И режиссеры оживляют действие: то езду на самокате придумают, то способы обыграть лестницу. Например, в финале оперы, когда Фигаро, Розина и Альмавива хотят сбежать из дома через балкон, Фигаро и Розина быстро поднимаются по ступенькам наверх. Но я же Граф – человек голубых кровей, не такой спортивный, как Фигаро на самокате. И вот я иду, обыгрывая одышку, утомление, делаю вид, что мне очень тяжело. А потом внезапно: «Что? Как, лестница пропала? Где? О боже!» От этого рождается игра с нотками баловства.
ЕВ И все-таки, я вижу, для вас опера не просто возможность показать свой красивый голос.
ЯА Опера – это синтетический жанр, который включает в себя и музыку, и балет, и декорации, и костюмы, и много-много всего. Но в первую очередь зритель хочет увидеть историю. Понятно, что есть арии – выходные арии главных героев, которые созданы ради показа вокальных данных. Вышел Фигаро и зарядил свою Largo al factotum. Он может где угодно встать и спеть ее – и будет шедевр. Но после этого еще целая опера, сюжет, юмор – все это передается через речитативы, актерскую игру. И тут важно, чтобы актеры были друг с другом на одной волне, как в игре в пинг-понг. Только, поскольку опера рассчитана не на двух и не на трех человек, играть в него приходится большой командой.
ЕВ Принято считать, что отечественная опера отличается от европейской своим драматизмом, а чтобы петь западные произведения, нужна легкость. Какой репертуар вам ближе?
ЯА Русскую музыку мы чувствуем ярче, на генном уровне. Но большинство наших опер не подходят для моего голоса. Обычно я выхожу в «Евгении Онегине», «Снегурочке», пою Юродивого в «Борисе Годунове». В таком репертуаре мне удобно. Но в остальном русская музыка рассчитана на плотные голоса. Европейская музыка для моего голоса проще, легче и лучше на него ложится.
ЕВ Но ведь нужно исполнять на другом языке…
ЯА Да, «Севильского» я учил очень долго. Меня все время пугало гигантское количество речитативов на итальянском, я никак не мог уложить их в своем сознании. Но во время работы по контракту с Reisopera в Нидерландах я довольно быстро выучил партию в опере «Так поступают все женщины» Моцарта. Моцарт сопоставим с Россини по количеству речитативов и ансамблей. А вернувшись после этого в Москву, я за пять дней выучил другую оперу Россини, «Золушку», а затем и «Севильского цирюльника». Нужно было лишь изменить подход к пониманию текста. Когда ты понимаешь его не в общих чертах, а дословно, как подстрочник, речитативы укладываются на раз-два.
Когда нет полного осмысления текста, он плохо усваивается, в него не вкладываешься так, как этого требует смысл, и публика чувствует фальшь.
Как-то один коллега мне сказал: «Ярослав, ну ты не делай такую паузу здесь. Я свою реплику хочу уже сказать». А я его спрашиваю: «А ты перевод слов знаешь? Ты дослушай мысль, она же еще не закончилась».
ЕВ В рамках фестиваля также проходят концерты камерной музыки. Вы меняете оперную сцену на концертный зал. Сколько времени требуется, чтобы изменить и свое внутреннее состояние?
ЯА Чем больше времени, тем, конечно, лучше. В первую очередь для голоса. Благо у нас было время: когда на сцене театра шла репетиция спектакля и объявляли перерыв, я занимался с концертмейстером. Перед выходом нужно только немного почувствовать зал, и мы уже готовы выступать. Так что в день перерыва есть возможность выдохнуть и помолчать.
Я в опере и в камерной музыке – в двух совершенно разных состояниях. И камерная музыка для меня даже в чем-то сложнее. Если в постановке рядом с тобой есть еще ряд персонажей, сама история многослойна, то в камерной музыке ты фактически один. Историю в опере рассказывают все вместе (в том числе декорации, костюмы, свет), а в камерной музыке ее нужно рассказать так же выразительно одним только голосом. Преподнести так, чтобы на сцене зрители увидели целую жизнь. Именно это и хочется мне сделать на концертной сцене.
