Прогулка
Нью-Йорк
Когда Малер приехал в Новый Свет, молодая, динамично развивающаяся страна готовилась провозгласить себя мировым технологическим лидером, и подобные амбиции имели под собой убедительные основания: еще в последней трети XIX века в США сложились благоприятные условия для бурного экономического роста, и наиболее впечатляющих успехов американцы добились в автомобильной, электрической, нефтяной и химической отраслях. В промышленное производство молниеносно внедрялись запатентованные изобретения; в условиях масштабной индустриализации американское предпринимательство обретало новые формы: предприятия укрупнялись путем слияния и старались максимально широко охватить все процессы – от добычи ископаемых до распространения готовой продукции; будущие финансовые гиганты – «бароны-разбойники» – строили свои империи, используя многочисленные лазейки в еще очень несовершенном американском законодательстве.
Зарождался современный Нью-Йорк. Облик города стремительно менялся с появлением на Манхэттене первых небоскребов. Американская высотная архитектура коммерческих районов приносила хорошие дивиденды – и в этом было ее неоспоримое преимущество, однако у приезжих железобетонные башни вызывали не меньшее отторжение, чем у французов «грозный монумент-циклоп» работы Гюстава Эйфеля для Парижской выставки 1889 года. «Безмолвные и темные “скребницы неба”. Квадратные, лишенные желания быть красивыми, тупые, тяжелые здания поднимаются вверх угрюмо и скучно. В каждом доме чувствуется надменная кичливость своею высотой, своим уродством», – писал в 1906 году о Нью-Йорке Максим Горький. На момент приезда Малера здание Flatiron (ныне – один из символов «Большого яблока») словно огромная терракотовая колонна, богато декорированная меандровыми лентами, маскаронами и фестонами (влияние европейской классики), уже врезалось своим остроугольным носом в архитектурный ансамбль Бродвея, Пятой авеню и 23-й Восточной улицы.
В это время за фасадами григорианских таунхаусов Гарлема и браунстоунов Бруклина велась борьба с системным кризисом – за политические преобразования, набирали силу социально-политические движения. Представительницы слабого пола объединялись в женские союзы и инициировали длившиеся десятилетиями кампании за конституционное право голоса. Весной 1910 года в Нью-Йорке прошел десятитысячный марш суфражисток. Его участницы начали шествие на углу 59-й улицы Центрального парка, минуя отель «Савой», где обычно останавливался Малер, и проследовали до Юнион-сквера на 14-й Восточной улице. Одной из активисток, поддерживавших борьбу суфражисток, была Минни Унтермайер – супруга состоятельного юриста, которая сыграла не последнюю роль в привлечении Малера в качестве музыкального руководителя в Нью-Йоркский филармонический оркестр.
Дочь немецкого иммигранта Манилиуса Карла Минни Унтермайер занимала видное положение в светских кругах Нью-Йорка и пользовалась большим влиянием как покровительница искусств. Она удачно вышла замуж за известного юриста и общественного деятеля Сэмюэла Унтермайера (в 1930-е годы возглавлял Американскую лигу защиты прав евреев, ратовал за уничтожение гитлеровского режима – в одном из репортажей англоязычная пресса даже называла его «злейшим врагом фюрера»). После реорганизации Нью-Йоркского филармонического оркестра Сэмюэл выступал советником в юридических вопросах для Мэри Шелдон, Вальтера Дамроша. Более того, его консультации потребовались и самому Малеру, когда наметился его разлад с комитетом поручителей.
Несмотря на то, что Минни всегда оставалась в тени самоуверенной и властной Мэри Шелдон, она как серый кардинал стабильно лоббировала интересы Малера. Одним из свидетельств их дружеских отношений является короткое письмо, датированное зимой 1909/1910 годов: «Я должен Вам сказать, что Вы делаете гораздо больше, чем просто “даете деньги” (в которых, впрочем, мы также испытываем потребность). Я и Филармония очень нуждаемся в Вас, и мы очень благодарны Вам за бесконечную заботу и помощь в решении различных текущих вопросов. Вы должны высоко ценить себя и свои усилия в интересах нашего общего дела». Минни искренне горела идеей дать Нью-Йорку оркестр, которого он, безусловно, заслуживал, и продолжала доверять Малеру даже тогда, когда другие отступали на позиции скепсиса. Когда возник вопрос о приобретении новых инструментов, Унтермайер сделала все возможное, чтобы тонкий, гиперчувствительный слух маэстро больше не страдал от раздражающих его звуков – она лично организовала покупку качественных контрабасов.
Как отмечают исследователи, Минни оставалась ближайшим союзником Малера во время его конфликта с гарантами Нью-Йоркского филармонического оркестра. Известно также, что 8 апреля 1911 года она предоставила свой лимузин, чтобы отвезти смертельно больного музыканта к пришвартованному трансатлантическому лайнеру «Америка». По словам Альмы, миссис Унтермайер была для их семьи настоящим «ангелом-хранителем».
Минни принимала активное участие в культурной жизни города. Хозяйка Грейстоуна, одного из самых грандиозных поместий, когда-либо построенных в Йонкерсе, пригороде Нью-Йорка, регулярно устраивала поэтические вечера и концерты, для участия в которых приглашались известные артисты. К примеру, в мае 1922 года многочисленным гостям Грейстоуна был представлен комический зингшпиль Моцарта «Директор театра» под руководством Виллема Менгельберга. Пресса не обходила стороной подобные мероприятия и с энтузиазмом освещала их в соответствующих рубриках.
Расположенный на Гудзоне Грейстоун занимал невероятно обширную территорию в сто пятьдесят акров (шестьдесят гектаров). Изюминкой резиденции Унтермайеров был пышный сад, разбитый в индо-персидском стиле и обнесенный стеной. В его центре находился небольшой греческий амфитеатр с парными ионическими колоннами, украшенными фигурами сфинксов. К дизайну ландшафтно-паркового ансамбля Грейстоуна приложил руку Уильям Уэллс Босуорт – американский дизайнер, известный по реставрации Версальского дворца, замка Фонтенбло и Реймского собора. Архитектурная элегантность амфитеатра, декорированного римской мозаикой, способствовала творческому воображению владельцев Грейстоуна и подталкивала их к различным художественным начинаниям. Через несколько лет после смерти Сэмюэла Унтермайера особняк был снесен, но часть уникальных садов, которые когда-то очаровывали посетителей поместья, сохранились и по сей день.
Адрес: 945 N Broadway, Yonkers
***
В «позолоченный век» интеллектуальная и творческая сферы по-прежнему занимали в иерархии ценностей достойное место, а американское искусство, еще не разорвавшее связи с художественными условностями, которые ранее
диктовались европейскими традициями, развивалось главным образом посредством расширения тематики и совершенствования мастерства. Из Старого Света в Штаты пришла мода на ар-нуво, и одним из пионеров этого художественного течения в Америке стал Луис Комфорт Тиффани – второй сын основателя ювелирной империи Чарльза Тиффани, «короля бриллиантов». Луис Комфорт нашел свой собственный путь к признанию, заслужив репутацию передового дизайнера конца XIX – начала XX века. Придуманная им техника соединения фрагментов стекла с помощью медной фольги перевернула традиционное представление об искусстве создания витражных композиций и дала импульс для воплощения самых смелых идей.
В семье Тиффани поощрялись занятия музыкой – здесь отдавали предпочтение клавишным инструментам, время от времени устраивали домашние концерты. В 1909 году, когда встал вопрос о преобразовании филармонического сообщества Нью-Йорка, младший Тиффани поддержал инициативу Мэри Шелдон и Минни Унтермайер и присоединился к совету директоров организации. Как только состав коллектива был укомплектован, на адрес Малера поступила открытка: Тиффани просил разрешения поприсутствовать на одной из репетиций оркестра, причем ему хотелось выбрать самое уединенное место в зале, чтобы избежать любого незапланированного контакта с кем-либо – гений витража был по натуре интровертом и отличался чрезвычайной застенчивостью. Малер благодушно отнесся к этому посланию и ответил согласием. В благодарность за услугу Тиффани устроил званый вечер в честь музыканта в своей нью-йоркской резиденции, которая располагалась на пересечении Мэдисон-авеню с 72-й Восточной улицей.
Когда Малеры добрались до указанного адреса, их взору предстал настоящий замок – гигантское сооружение в романском стиле с массивной остроконечной крышей, покрытой черепицей, палладианскими окнами, башенками и арками, балконами и фронтонами. Над проектом дома работали сам Луис Комфорт Тиффани, а также Стэнфорд Уайт – сооснователь одного из самых влиятельных архитектурных бюро в США в начале XX века, приверженец стиля бозар. В 1911 году в журнале Arts and Decoration был опубликован обзор, в котором, в частности, говорилось следующее: «В доме Тиффани невиданным ранее способом сочетаются старое и новое».
Альма запечатлела в своих воспоминаниях тот странный визит к эксцентричному художнику: «Зал, располагавшийся под крышей, был таких невероятных размеров, что охватить его взглядом не представлялось возможным. Пестрые люстры рассеивали полумрак своим мягким светом. В доме кто-то играл на органе увертюру к “Парсифалю”. Казалось, что в тот момент вокруг нас не было ни души. <…> Но вдруг появился мужчина с удивительно красивым лицом, что-то неразборчиво пробормотал и исчез, прежде чем мы успели собраться с мыслями, и прежде чем Малер успел что-либо ответить. Оказалось, что это был сам Тиффани – человек, который обычно ни с кем не разговаривал. Он производил впечатление зачарованного, впрочем, как всё, что его окружало в этом доме. Потом мы узнали, что во время своего путешествия по Марокко он пристрастился к специфическим веществам и поэтому его редко кто видел в ясном уме. Дым поднимался вверх, застилая собой потолок; высоту комнаты можно было различить разве что по витражам Тиффани, которые подсвечивались снаружи; они преображали все помещение, внося в него завораживающую красоту – может, именно так выглядят врата рая. Мы переговаривались шепотом. Музыка стихла, и по нараставшей какофонии голосов стало понятно, что собирается большая компания. Безмолвные лакеи разносили на подносах дорогие бокалы с шампанским – ни один бокал ни разу не звякнул. Пальмы, диваны, красивые женщины в необычных переливающихся одеяниях – действительно ли мы все это видели наяву, или же нам это только привиделось? Одна из сказок “Тысячи и одной ночи”, только в Нью-Йорке».
Адрес: Madison Avenue and East 72nd Street (особняк Тиффани не сохранился, он был снесен в 1936 году)
***
«Здесь по-американски довольно суматошно, – писал Густав музыковеду Гвидо Адлеру в конце 1909 года. – У меня ежедневно репетиции и концерты. Приходится очень беречь силы, и обычно после репетиций я ложусь в постель, где и обедаю (эту отвратительную жратву называют здесь ланчем). Если я относительно благополучно перенесу эти два года, то, надеюсь, смогу предаться когда-нибудь удовольствиям, а возможно, творчеству “con amore”». График Малера в Нью-Йорке был достаточно интенсивный для человека, страдавшего от нарушения работы сердца; его участие в жизни местного сообщества – гораздо более энергичного, чем в Вене, – также требовало определенных усилий. Кроме того, от взора композитора, бесконечно переживавшего из-за несовершенства окружающего мира, не могла ускользнуть столь разительная картина социального расслоения: самый густонаселенный город США славился не только функциональностью первых висячих мостов, роскошью Пятой авеню, гигантским казино, которым по своей сути в то время являлась деловая Уолл-стрит. Злачные улицы района «Пяти углов», бандитские притоны Чайна-тауна также определяли облик американского мегаполиса, что не могло не вызывать чувства некоторого разочарования и глубокой неприязни.
В январе 1910 года в послании художнику Альфреду Роллеру Малер отметил в скобках, что энтузиазм Альмы, поначалу совершенно очарованной Новым Светом, стал стремительно ослабевать: оба тосковали по старомодной, но еще не растерявшей своего очарования Европе*. Тем не менее супруга композитора, явно испытывавшая нехватку адреналина и оттого готовая к любым, даже по-настоящему рисковым предприятиям, не упустила возможности отправиться на экскурсию по трущобам Нижнего Манхэттена. Для любителей острых ощущений из среднего и высшего класса подобные вылазки были одним из способов развлечения.
Известно, что в случае с Малерами инициатором авантюрной прогулки по беднейшим кварталам Нью-Йорка выступил музыкальный издатель Рудольф Ширмер. Безопасность компании обеспечивал специально нанятый детектив, который мог на законных основаниях воспользоваться револьвером, если это потребуется для защиты спутников. Репутацию Нижнему Манхэттену создали войны тонгов (перестрелки и поножовщины на улицах Чайна-тауна даже вошли в классическую немую кинокомедию 1928 года «Кинооператор» с участием Бастера Китона), поэтому вооруженный телохранитель был жизненно необходим для страховки. Альма вспоминала: «Чем дальше мы уходили от оживленных улиц, тем становилось тише, теснее, темнее и жутче».
Некоторые биографы Малера считают, что к опасному приключению был привлечен Чак Коннорс по прозвищу «мэр Чайна-тауна» – профессиональный боксер, вышибала и гид, клиентуру которого в большинстве своем составляли зажиточные зеваки, голодные до зрелищ. Для них, доверчивых «туристов», нанятые Коннорсом актеры инсценировали ограбление на улицах и изображали крайнюю степень опьянения различными (на тот момент все еще легально доступными) веществами. В своих дневниках Альма записала, что в притоне компанию встретило «существо с тошнотворно женоподобным лицом», за посещение требовалось внести некоторую сумму. «Внутри было несколько узких комнат с высокими потолками, по периметру стояли койки с носилками. На них лежали китайцы. Некоторые из завсегдатаев этого клуба при нашем приближении тяжело поднимали голову, но тут же опускали ее снова. Это было поистине жуткое зрелище! Их просто бросали там, пока они отходили от дурмана. Их могли ограбить или убить, пока они находились в таком состоянии, и никто не смог бы этому помешать. Вся эта сцена напоминала адскую пекарню, только с живыми человеческими телами вместо буханок».
Адрес: метро Bowery/Grand Street, Mulberry Street, Mott Street
***
Американская индустрия развлечений, представшая в начале ХХ века как контркультурное течение по отношению к идеалам викторианской эпохи, стремительно набирала обороты. Еще десятилетие, и Новый Свет накроет цунами черного джаза, подтянется раннее коммерческое кино (в 1908 году в стране уже насчитывалось более трех тысяч кинотеатров), а затем, уже в послевоенное время, Штаты презентуют новый формат семейного досуга – тематический парк «Диснейленд». Малер, очевидно находясь в эпицентре совершенно другого процесса, все еще относящегося непосредственно к традиционной культуре, не мог в полной мере осознать, с какой невероятной интенсивностью меняется мир вокруг него. Неограниченный потенциал разрастающегося Нью-Йорка, большого города с фантастическими возможностями для ведения бизнеса, притягивал на Манхэттен авантюристов и мистификаторов всех мастей – бывших иллюзионистов-циркачей, самопровозглашенных визионеров-прорицателей: за хороший куш они были готовы представить избранной публике захватывающий аттракцион сверхъестественного. Малер и его супруга тоже оказались среди тех, кто звонкой монетой поддержал направление спиритизма.
В 1909 году, после дружеского ужина в доме Отто Германа Кана, председателя Совета директоров Мет, все присутствовавшие, включая Густава и Альму, отправились в Аркаду Линкольн-сквера в Верхнем Ист-Сайде, чтобы посетить сеанс итальянского медиума Эвсапии Палладино. В молодости она была замужем за бродячим фокусником и театральным художником, что в некоторой степени проливает свет на ее экстрасенсорные способности. Обратимся вновь к воспоминаниям Альмы: «Мы вышли на Бродвее у здания унылой пролетарской архитектуры и поднялись на лифте на мансардный этаж, если его можно было так назвать. Что-то похожее на крестьянский платок обрамляло красное одутловатое лицо Палладино. Она коротко и непринужденно поздоровалась с нами и, пошатываясь, прошла в большую, тускло освещенную комнату. Мы последовали за ней и затем неловко расселись вокруг стола, взявшись за руки. Спустя мгновение у нее начались конвульсии: она начала бледнеть, ее дыхание участилось. Палладино приказала Малеру заглянуть в нишу позади нее. Он отдернул черную занавеску. Все внутри было залито фосфоресцирующим светом и находилось в движении. Мандолина пролетела мимо и слегка ударила его по лбу. В замешательстве он поспешно опустил занавеску, и Палладино пробормотала, что ему грозит опасность. Она почти сочувственно пригласила его подойти к ней и сесть рядом. Стол взлетал до потолка, но если кто-нибудь из нас позволял себе слово в неподобающем тоне, он резко опускался». Каждый из присутствовавших на сеансе заплатил Палладино по двести пятьдесят долларов – развлечение по стоимости достойное представителей элиты. Если верить Альме, то увиденное глубоко потрясло композитора, и в последующие несколько дней он то и дело возвращался к обсуждению этого события, выуживая из памяти подробности увиденного. Однако неделю спустя, вероятно тщательно проанализировав и взвесив все за и против, Малер резюмировал, что необъяснимые явления, связанные с Палладино, скорее всего, лишь плод их с Альмой воображения. Научное сообщество многократно пыталось разоблачить «спиритический феномен» Эвсапии. Среди ярых скептиков, настроенных против нее, был сам виртуоз трюков – иллюзионист Гарри Гудини.
К сожалению, здание Аркады Линкольн-сквера постигла та же участь, что и многие другие постройки, потерявшие актуальность, – с карты Нью-Йорка оно исчезло в 1960 году, на его месте появилась Джульярдская школа искусств. Во времена Малера Аркада, спроектированная Джулиусом Мунквицем в 1902-м по заказу Джона Л.Миллера, представляла собой деловой центр, студии которого занимали профессиональные художники (Джордж Беллоуз, Роберт Генри, Эдвард Хоппер, Рокуэлл Кент, Ясуо Куниеси и Раф Сойер), а нижние этажи арендовали магазины и офисы различных фирм. Здесь же располагались боулинг-клуб и театр на 1600 мест.
***
В Нью-Йорке круг общения Малера, конечно, не ограничивался только финансовой элитой, представители артистического сообщества также могли рассчитывать на внимание и дружеское участие австрийских супругов. Профессиональные и приятельские отношения связывали Малеров со звездой Мет, выдающейся колоратурной сопрано Марчеллой Зембрих (Марцелина Коханьская) – одной из самых успешных оперных певиц в истории. Ее карьера длилась полвека, и за это время «польский соловей» (так назвал ее однажды Ференц Лист) блеснул во всех основных партиях – от Эльвиры в «Пуританах» и Амины в «Сомнамбуле» до Виолетты в «Травиате» и Розины в «Севильском цирюльнике». Партнерами Зембрих по сцене становились выдающиеся музыканты своего времени, критики воспевали ее дарование и технику, поклонники носили на руках. К труппе Мет певица присоединилась в 1883 году и оставалась с ней до 1909 года. В общей сложности за одиннадцать сезонов Зембрих спела более 450 спектаклей. Малер приглашал ее в постановки «Свадьбы Фигаро» – на роль Сюзанны и «Дон Жуана» – на роль Церлины. Незадолго до того, как певице исполнился 51 год, был организован пышный гала-концерт, приуроченный к двадцать пятой годовщине ее первого сезона в Америке. В тот вечер Зембрих, осыпаемая лепестками роз, шествовала в сопровождении генерального директора театра Джулио Гатти-Казаццы к трону под звуки марша из третьего акта «Свадьбы Фигаро» (дирижировал Малер). Событие имело колоссальный резонанс и было удостоено первой полосы в The New York Times. Тогда же в отеле «Астор» состоялся праздничный ужин, на котором Марчелла и Густав сидели за одним столом.
Зембрих жила в четырех кварталах к северу от Малеров в резиденции Кенилворт – двенадцатиэтажном здании, созданном по проекту группы архитекторов во главе с Чарльзом Таунсендом. В путеводителе по Нью-Йорку Эллиот Вилленски и Норвал Уайт называли это сооружение в стиле Второй империи «свадебным тортом из резного известняка и красного кирпича». Кенилворт удачно расположен, из каждого люкса открывается великолепный вид на Центральный парк. В декабре 1908 года дома у Марчеллы произошло возгорание, в результате которого могли погибнуть все присутствовавшие в квартире. Зембрих закатила у себя, на десятом этаже, рождественскую вечеринку. Среди приглашенных были, конечно же, и Малеры. В какой-то момент наряженная елка, украшавшая апартаменты певицы, вспыхнула как спичка. «Мы были на волосок от того, чтобы сгореть заживо», – писала Альма. К счастью, обошлось без жертв.
Адрес: 151 Central Park West
Еще одним соседом Малера по Пятой авеню был композитор и пианист Ферруччо Бузони. В качестве своей резиденции в Нью-Йорке он выбрал номер в отеле класса люкс «Нидерланды» – на тот момент самом высоком в мире гостиничном здании (его высота составляла более семидесяти метров), построенном по проекту американского зодчего Уильяма Хьюма в неороманском стиле. С Малером Бузони был знаком еще со времен учебы в Вене и Лейпциге, они не виделись пять лет. Первая встреча после долгой паузы состоялась, впрочем, у Малера в «Савое». Войдя в кабинет своего старшего товарища, пианист обнаружил его занятым партитурой Десятой симфонии. Взгромоздившийся на высокий табурет и склонившийся над письменным столом, Малер напоминал большую птицу, застывшую на краю скалы и выслеживающую добычу. Без ритуалов приветствия Бузони бросился к нему, и уже через несколько минут оба музыканта увлеченно беседовали. Оказалось, что мастер интерпретации бетховенских фортепианных опусов принес с собой ноты к пьесе Гоцци «Турандот». Малер, не минуты не колеблясь, решил использовать фрагменты из нее в своих филармонических концертах. По трагическому стечению обстоятельств последней новой музыкой, исполненной Малером, стала «Элегическая колыбельная» Бузони – на следующий день после мировой премьеры состояние руководителя Нью-Йоркской филармонии резко ухудшилось. Возможно, по этой причине автор романа «Бракосочетание: Малеры в Нью-Йорке» Джо Горовиц изобразил Бузони «ангелом смерти».
Адрес: северо-восточный угол Пятой авеню и 59-й улицы (в 1927 году здание старых «Нидерландов» было снесено, на его месте возник современный отель Sherry-Netherland)
Отели Манхэттена всегда уделяли внимание лаунж-пространству, доступному не только для постояльцев, но и для тех, кому было по средствам провести время за чашечкой кофе в спокойной обстановке роскоши. Малер никогда не останавливался в отеле Plaza, но часто заглядывал сюда, чтобы пообщаться перед репетицией с Энрико Карузо или просто передохнуть перед концертом. Спроектированный архитектором Генри Харденбергом, а затем расширенный компанией Warren & Wetmore, Plaza функционирует уже более сотни лет. Отель, в отличие от многих других построек на Пятой авеню, достойно выдержал чрезвычайно суровое испытание временем – пережил две мировые войны, целую череду масштабных финансовых кризисов, природные, политические и социальные катаклизмы. Возведенный в стиле французского шато, Plaza открылся для посетителей в октябре 1907 года. Многочисленные лоджии, балюстрады, колонны, пилястры, балконы и арки повторяются в различных уровнях фасада здания. Башенки на северо-восточном и юго-восточном углах увенчаны куполообразными крышами, которые выкрашены в экологичный зеленый цвет, в тон к кронам деревьев в Центральном парке.
В Plaza Малер больше всего любил чайную Palm Court с ее экзотическим антуражем: напротив стен из канского камня, колонн с бронзовыми капителями возвышались пальмы и другие тропические растения. Доминантой интерьера был роскошный витражный потолок, чудом сохранившийся до наших дней. В настоящее время Palm Court – культовое место послеобеденного чаепития на Манхэттене. Это такой же рекомендованный туристам аттракцион, как посещение шоу на Бродвее или восхождение на вершину Empire State Building с наступлением сумерек. Palm Court, элегантный уголок старого Нью-Йорка, сохранил изысканность и шарм, которые так ценил Малер.
Как рассказывали музыканты Нью-Йоркской филармонии, их шеф был очень ограничен в еде из-за заболевания желудка – ему приходилось есть очень маленькими порциями, и далеко не каждый продукт ему подходил. Тем не менее Малер не только не избегал крупных застолий, но даже сам их инициировал. Однажды он пригласил весь оркестр отметить успешное исполнение Пятой симфонии Бетховена в ресторан при немецком клубе Liederkranz. «У нас никак не выходила первая часть симфонии, Малер хотел во что бы то ни стало добиться эффекта, сравнимого с извержением вулкана. И вот когда он получил желаемое, его ликование было настолько сильным и искренним, что от переполнявших чувств он позвал весь состав присоединиться к нему за трапезой», – вспоминал один из участников Нью-Йоркской филармонии.
Deutscher Liederkranz der Stadt как организация, занимающаяся поддержкой, развитием и сохранением немецких музыкальных традиций, возникла в 1847 году. Одним из ее руководителей выступал Уильям Стейнвей, известный конструктор роялей. В 1881 году ему удалось за два дня собрать сто пятьдесят тысяч долларов, которые впоследствии пошли на строительство здания для клуба и концертного зала. Архитекторы Уильям Кулес и Х.Дж.Шварцман спроектировали трехэтажный дом из коричневого камня и кирпича в стиле немецкого Ренессанса. На «нулевом» этаже располагались большой обеденный зал – тот самый, куда Малер привел своих подопечных, боулинг, винная комната (Weinstube), кухня и офисы клуба. Этажом выше оборудовали читальный зал, а также зону для игры в бильярд. Кроме того, здесь находились бар и пространство для репетиций, заставленное шкафами для хранения нотных материалов. Концертный зал на самом верху с комфортом вмещал 1200 человек, был известен прекрасными акустическими возможностями и со вкусом подобранным декором, разработанным Джорджем Херцогом.
Адреса
Liederkranz: 111-119 East 58th Street
***
Фрагмент биографии Малера, посвященный годам в США, мог бы послужить основой для художественного фильма в лучших голливудских традициях: здесь и уникальный центральный персонаж, и незаурядный женский образ, и интересные характеры на втором плане, и развитие самой истории, трагическая развязка которой осталась бы за кадром. Однако не стоит забывать, что Малер не собирался эмигрировать в Америку. Урбанистический Нью-Йорк не мог стать вторым домом для человека, привыкшего к уютным улицам Вены и природным ландшафтам Южного Тироля. Немецкоязычная Европа оставалась для Малера главной сценой, и именно на ней он искал признания.
Продолжение следует
* В 1952 году Альма переехала на Манхэттен (адрес: 120 East 73d Street). В ее доме хранились партитуры Густава Малера, рукописи Франца Верфеля и картины Оскара Кокошки (в том числе портрет Альмы в образе Лукреции Борджиа). “Я живу на третьем этаже моего старого дома в Нью-Йорке, в двух комнатах. В них, если присмотреться, заключена вся моя жизнь: одна свидетельствует о силе слов, другая – о силе музыки”.
