Небылица в лицах

Последняя опера Николая Римского-Корсакова часто ставит постановщиков перед выбором: делать ли из нее злободневную сатиру или удариться в сказочку. Ангелина Никонова – кинорежиссер, недавно зашедшая на поле оперной режиссуры, – решила в политику не идти, а предложила рассматривать пушкинский текст как вневременной, как миф о добре и зле, как «небылицу в лицах» (такое жанровое определение дал сам Римский-Корсаков).

И вот на сцене – толпа людей в разноцветных одежках. Есть серые кители придворных, золотые ливреи и платья у челяди, зеленый сарафан у ключницы Амелфы и красные цвета в одеянии царя Додона и его военачальника Полкана. Все эти цвета символизируют разные материалы и стихии – золото, камень, растительные мотивы, огненный элемент, они же отзываются в декорациях царства Додона в первом и третьем актах – шпалерах, стенах, лестницах (художник-постановщик – Варвара Тимофеева). Стиль эклектичный, но зато точно не привязанный ни к какой географической точке и эпохе.

На авансцене – кровать, куда так и тянет старичка-царя. Он еле держится на ногах, ходит, скрючившись, но все еще наводит страх на подданных. Все это с большим юмором показано в либретто и в музыке, но на сцене пока выходит как-то всерьез. Что досадно, ведь Сергей Теленков поет прекрасно, и в «Золушке» Россини в роли дона Маньифико он с легкостью заводил зал. Не слишком смешными вышли и царевичи (Алексей Кошелев – Афрон, Сергей Писарев – Гвидон): хотелось четкости дикции и большей характерности (но, может быть, установки режиссера были иные?).

Зато удачным попаданием в образ загадочной, прекрасной, но, по сути, зловредной Шемаханской царицы стала работа Венеры Гимадиевой. Возможно, сказывается личный опыт певицы, ведь в этой партии она выходит уже в пятой постановке: «Мне удалось поработать над ролью с Кириллом Серебренниковым в Большом театре, потом с Лораном Пелли в Ла Монне в Брюсселе – этот спектакль затем мы повторили в Мадриде. В Санта-Фе “Петушок” шел в постановке Пола Каррана. И мне повезло попасть в постановку Барри Коски в Аделаиде, в Австралии», – рассказала Венера.

 

Певица чувствовала себя в этой роли абсолютно свободно – и с точки зрения вокала, и в мизансценах, откровенно издеваясь над размякшим Додоном. Он ради нее и в пляс пускался, и ползал, и, в конце концов, как и следует по сюжету, взял в жены. Весь второй акт выдержан в таинственно синеватых тонах, в целом свет (Стас Свистунович) «глушит» фиолетовые и черные цвета платья Шемаханки – она кажется простоватой, и только краски голоса Гимадиевой, ее переливчатая кантилена убеждают, что перед нами искусная обольстительница. Есть и намек на это в сценографии: условный шатер, висящий, словно огромная паутина, со светильником над сценой, должен, вероятно, соединить образ царицы с паучихой, заманивающей и сжирающей своих поклонников. Об этом напоминают и причудливые деревья со множеством ветвей-рук – вероятно, по задумке режиссера, Шемаханка подобно горгоне Медузе превращала рыцарей в окаменелости. Еще одна примета античности – это лиры в руках девушек из свиты царицы, хотя Шемаханское (или Ширванское царство) когда-то располагалось на территории современного Азербайджана, и в ходу там был скорее саз (разновидность лютни).

Важнейшим персонажем оперы является Звездочет – фигура противоречивая, то ли тайный кукловод, то ли прорицатель, отомстивший царю за нарушение договора. По облику Звездочет в Нижнем Новгороде выглядит скорее как странник, близко к тому, как его описал Пушкин: «Весь, как лебедь, поседелый». Правда, сарачинской (арабской) шапки ему не дали, одели в балахонистый плащ с капюшоном  – видимо, опять-таки из соображений, чтобы не связываться с восточными корнями сказки. Театр пошел на определенный риск, выставив двух собственных теноров на партию Звездочета, для которого Римский-Корсаков написал сверхсложную партию. Он подобен моцартовской Царице Ночи – фантастический герой, который должен пугать и магнетизировать своим голосом, «вызвав тень, в пустую грудь жизнь волшебную вдохнуть». Тенор-альтино – это певец, обладающий развитой фальцетной техникой, и пока Сергей Годин лишь на пути к стабильности и уверенности решения вокальных задач.

Интересно, что в эпилоге инициативу у Звездочета остроумно перехватил дирижер Дмитрий Синьковский: обернувшись из оркестровой ямы в зал, он сам допел финальную реплику. И ведь верно – Звездочета царь убил, и здесь уже голос самого автора: «Сказка ложь, да в ней намек! Добрым молодцам урок». Сюрприз удался. Будучи профессиональным (и очень хорошим) контратенором, Дмитрий сам мог бы лучше всех спеть Звездочета. «Но уж больно сложные ансамблевые сцены с его участием, совместить обе задачи не получилось бы», – ответил на комплименты дирижер. И действительно, оркестровая ткань оперы насыщенна, есть и ответственные соло у духовых (пока не все тут получилось гладко), и чисто аккомпанирующие моменты, как в ариях Шемаханской царицы во втором действии, где важно не увлечься пышностью аккомпанемента и соблюдать деликатность в балансе с солисткой – в этом дирижер и оркестр были на высоте. Художественный руководитель театра Алексей Трифонов подчеркнул, что в этот раз к работе над оперой был привлечен «второй» состав оркестра (напомним, что также в штате – La Voce Strumentale, который как раз ставили на последние премьеры). Так что теперь у театра – два полноценных состава оркестра, и это важно, поскольку есть и вторая сцена, «Пакгаузы», где идет параллельно очень интенсивная концертная жизнь. Впереди в планах – балет «Лебединое озеро», где музыка Чайковского прозвучит в оригинальной версии, и опера «Сказки Гофмана» Оффенбаха.