In memoriam
В августе этого года в 67 лет ушел из жизни Борис Юхананов – новатор, мастер экспериментального театра и кино, видеохудожник, писатель, теоретик, педагог. Основатель и художественный руководитель Электротеатра Станиславский, с которым сотрудничали многие современные композиторы, в том числе Алексей Сысоев, Владимир Горлинский, Алексей Сюмак, а также дирижер Филипп Чижевский. «Нестерпимо талантливый, неистовый, временами странный, невероятный герой авантюрного романа начала XX века», – характеризовал Юхананова кинорежиссер Алексей Герман-младший. Вспоминая Бориса, мы вновь обращаемся к его интервью разных лет, находя в них не только профессиональную и философскую ценность, но и особой марки литературу.
Я себя мало интересую.
В детстве я писал очень короткие стихи, например «Моего окна стекло водопадом в сад стекло» или «Я капля, но течет ручей». И мне казалось, что этого достаточно. Но потом эта спрессованность переживания стала раскрываться в своих подробностях, и оказалось, что это семечко для баобаба. Ну что же мне теперь – рубить деревья? Я стал баобабом.
Есть хаос, а есть система. Это очень важный момент. Я как дисциплинированный и целеустремленный человек должен вставать каждый день в пять утра и ложиться в двадцать два. И все нормально должно быть. Но художник не может так жить, потому что он должен находиться в самых разных состояниях. Видеть, как три часа ночи наступило. Надо много внимания уделять тому, откуда ты все берешь, что ты преобразовываешь. И я не могу себя ограничивать от чего-то во имя дисциплины. Но в то же время я не могу входить в ту крайность, что все мне может оказаться полезным. И если есть хаос, а есть система, в какой точке я должен находиться? Все твое мастерство начинается там, где ты отдаешь должное собственному замыслу, ежели он у тебя начал появляться. Вот тут твоя ответственность. А как ты живешь, во сколько встаешь, какова система твоих впечатлений – вообще не имеет значения. Ты про это не думай, не трать время. Доверяй тому, как ты сделан веками и родителями.
Я отношусь к театру как к поэзии: если поэт будет думать о том, что его стих может кто-то не понять, он просто никогда его не напишет. Есть какое-то высшее измерение, не знаю, подлинное измерение художественной ткани, когда поэт творит без оглядки. И вот тогда он и нужен читателю.
Каждый раз, когда я делаю спектакль, мне приходится сочинять театр, внутри которого он располагается.
Так же и театр: если ты что-то сделаешь, исходя из подлинного напряжения всех своих сил и художественных возможностей, тогда это и будет нужно зрителю. Это же все-таки театр, а не рынок, и мы потребителя не определяем заранее.
Это мой индивидуальный взгляд. Может быть, как раз он наиболее естественный для театра.
В первую очередь театр предполагает свободу интерпретаций. Театр – это еще и участие, причем повышенное «статус-участие». Поэтому интерпретация, которую осуществляет человек в силу своего участия, может самого человека обидеть. Но если ты предоставляешь свободу интерпретаций, ты должен быть готов к тому, что кто-то, в силу собственной интерпретации, побуждаемый этой самой интерпретацией, обидится на тебя. Хотя ты сам такого намерения не имеешь в виду ни в коей мере. Вот такой парадокс. Поэтому мне печально, если так происходит, но что же я могу поделать?
Если посмотреть на то, как развивается европейское бытование искусства, эта фраза «искусство для искусства» превратилась в «искусство для общества» и «общество для искусства». Потом она была подхвачена, например, таким выдающимся архитектором, как Ле Корбюзье, которого точно нельзя обвинить в том, что он не учитывал интересы времени и людей. Он сказал удивительные слова: «Только чистая страсть художника нужна людям как кислород». Ле Корбюзье практически пересоздал архитектуру для людей. Но факт: архитектор не может работать не для людей. Поэтому, мне кажется, сегодня такая постановка вопроса наивна. Театр состоит из людей. Люди, которых вынашивает в себе театр, – это и есть актеры. Это люди, несущие в себе – в самом удивительном, глубоком, подчас драматическом смысле – трагедии и радость. Поэтому театр не может быть не для людей. И фраза «театр без людей» не более чем художественный жест. Поэтому, на мой взгляд, это дутое противопоставление.
Мы открыли открытость. Это видно по тому, как развиваются артисты. Помните сказку про Ивана-дурака, когда он прыгает из бочки в бочку и обретает универсальное тело? В законах этой сказки и развиваются артисты Электротеатра, прыгая из бочки в бочку режиссерских индивидуальностей и предложений, проходя через участие в новых видах приключений. Например, в Электротеатре произошла их встреча с новым видом искусства – с современной музыкой, которой занимаются потрясающе одаренные люди абсолютно не театрального типа, которые не собирались служить театру, но оказались во взаимодействии с ним. Благодаря этой открытости мы обогащаем друг друга.
Приметой свободного общества является право на свободную болтовню. Мы должны иметь право болтать, ошибаться, манифестировать, не отвечая за это всей своей жизнью. Тогда мы ощутим свободу, без которой невозможно развитие. За эту свободную болтовню я сегодня ратую.
А многие ратуют за назидание, право объяснить другому, как надо, как следует. Возможно, это следствие общего сиротства, брошенности. Людям приходится заниматься делом, для которого они по статусу своей судьбы еще не предназначены; приходится брать на себя отцовство, в то время как еще и сыновство в них не прошло свои стадии, и они учат друг друга жить, делая много ошибок.
Я себя мало интересую. Каждый раз, когда я делаю спектакль, мне приходится сочинять театр, внутри которого он располагается. Электротеатр – это театр режиссуры. Художественная автономия, право на каприз, прихотливость и сложность, на своеобразие поэтики, считаю, отвоевано в ХХ веке судьбами не только отечественных художников, но и вообще всех деятелей театра. И расставаясь с этим внутренним правом, режиссер теряет контакт с той самой традицией, о которой так много говорят невежды, принимая ее за обертки из использованных газет.
Материал подготовил Антон Дубин
