Персона
В Московском концертном зале Зарядье произошло знаковое событие сезона – единственный сольный концерт культового пианиста из Исландии Викингура Олафссона. Международная пресса отмечает “редкое сочетание безусловного технического блеска, контролируемой экспрессии и глубины интерпретации” Олафссона, за какие бы произведения он не брался. Будучи перфекционистом, Викингур также требователен и взыскателен к своей игре. Аристократизм и высокая культура исполнения сочетаются в нём со свободой, искренностью и удивительным самообладанием на сцене.
В феврале Викингур Олафссон представляет на сценах Стокгольма и Лос-Анджелеса премьеры фортепианных концертов современных композиторов – финна Саули Зиновьева и исландца Даниэля Бьярнасона.
Корреспондент «Музыкальной жизни» Виктор Александров (ВА) поговорил с Викингуром Олафссоном (ВО) о его взаимоотношениях с музыкой Моцарта, Баха и Гласса, дружбе с Дьердем Куртагом, Томасом Адесом и Джоном Адамсом, родной Исландии, концертных залах и русской фортепианной школе.
ВА Викингур, программа вашего дебютного концерта в Зарядье очень своеобразная. Какая история за ней стоит? Почему для этого проекта вы решили сосредоточиться на конкретном десятилетии жизни Моцарта?
ВО Мне хотелось представить произведения Моцарта в ином контексте, в окружении его современников, как часть той невероятной декады – восьмидесятых годов XVIII века – последнего десятилетия жизни композитора. Я хотел сфокусировать внимание на творчестве Моцарта после того, как он открыл для себя в 1781 году за 10 лет до своей смерти музыку Иоганна Себастьяна Баха. Мой последний альбом, выпущенный на лейбле «Дойче граммофон» начинается с того переломного для Моцарта времени, когда музыка становится более экспериментальной и креативной, а также более полифоничной, а порой, и несколько мрачной, что, конечно же, связано с событиями его собственной жизни.
ВА Музыка Галуппи, Чимарозы и Карла Филиппа Эмануэля Баха осознанно вступает в диалог с произведениями Моцарта?
ВО Моей целью было представить Моцарта живым гением, творящим в диалоге с другими композиторами его эпохи: Йозефом Гайдном, Карлом Филиппом Эммануилом Бахом, Бальдассаре Галуппи и Доменико Чимарозой. Два последних автора, к сожалению, почти забыты сегодня, а в свое время оба были так же знамениты, как и сам Моцарт. Я переиграл почти все клавирные сочинения Моцарта, Чимарозы и Галлупи. Не думаю, что овладел их исполнением в совершенстве, однако пытался провести параллели между Моцартом и другими композиторами, сопрягая различные элементы. Соната ре минор Чимарозы так гармонично перекликается с Фантазией ре минор Моцарта. Мне потребовалось не менее полугода, чтобы обнаружив это, овладеть мастерством исполнения обоих сочинений. В этом длительном творческом процессе, поверьте, я не искал каких-то легких путей. Последнее десятилетие жизни Моцарта открывает путь к романтизму. Иногда рождение этого направления ассоциируют с Шопеном, Шуманом и Шубертом, но я не разделяю подобного мнения, полагая, что романтическая эпоха начиналась именно с Моцарта. Я ни в коем случае не сравниваю стиль письма Моцарта с Чайковским. Но в Моцарте, скорее, жил дух эпохи романтизма. Это время совпало с началом заката теряющей свою власть европейской аристократии. Моцарт тогда уже не пользовался успехом у аристократических вельмож. Он уже не получал столь солидных заказов на написание опер, как того бы желал сам. Он брал все в свои руки, самостоятельно концертировал, сочинял фортепианные концерты и осуществлял продажу билетов на концерты в своей венской квартире. Так что его творческий образ становился в некотором смысле весьма романтичным и на личностном уровне, более резонансным духу Бетховена, нежели нам порой может показаться.
ВА Альбом «Моцарт и его современники» вы записывали на разных фортепиано?
ВО Да, но в одном и том же зале Харпа в Рейкьявике, таком уютном и необычном, поскольку акустику там можно полностью менять, благодаря современным технологиям — от реверберации, эха, совершенства звука до абсолютно сухого звучания. В период записи для меня оказывалось важным интимно-личное звучание, при котором микрофон улавливал все нюансы моей игры на фортепиано, что само по себе усложняло процесс исполнение. В то же время мне хотелось избежать сухости звучания. Я стремился достичь величественного, красочного, объемного звука концертного зала и в то же время сокровенного и интимного высказывания. Этого очень сложно добиться во время фортепианной записи. Так что искусство записи существенно отличается от концертного исполнения, когда, ты, например, выступаешь для двух или трехтысячной аудитории в Карнеги холле. А когда играешь перед микрофоном – это подобно нашей беседе с вами сейчас, такая ситуация предполагает иной звук, краски и настройку пальцев. Я записываю только ту музыку, в которую действительно верю. Искусство записи может быть для меня самой личной формой самовыражения.
ВА Считаете ли вы Баха экспериментальным композитором?
ВО Для меня практически вся музыка экспериментальна. Каждый творец – экспериментатор, неважно, живопись это, музыка, литература или видеоарт, мода или дизайн. Баха я считаю величайшим композитором-экспериментатором. Я заявляю об этом как пианист, поскольку музыка Баха одновременно максималистична, благодаря столь неимоверно величественной структуре, и минималистична, поскольку композитор практически ничего не писал о том, как следует играть ее. Так что если взять, к примеру, «Гольдберг вариации» или «Искусство фуги, структура музыки поражает воображение, и, тем не менее, Бах практически не предлагает интерпретаций в нотах, что неизбежно подразумевает процесс великого экспериментаторства, в котором исполнение в значительной степени предполагает акт сотворчества с композитором. Необходимо соблюдение точности формы, но понимание архитектоники произведения должно быть достаточно глубоким, чтобы на каждом концерте исполнять его по-новому. Именно это я и стараюсь делать. Бах не писал о своих страданиях, он не вовлекает нас в свой мир, он пишет обо всем человечестве и открывает космос всем нам.
ВА Филип Гласс и Бах… Находите ли вы параллели между их музыкой? Каким образом Гласс стал вашим первым музыкальным героем на лейбле «Дойче Граммофон»?
ВО Не побоюсь назвать их зодчими музыки. Подобно Баху Филип Гласс слагает музыку из кирпичиков, возводя собственное музыкальное здание. Но я нахожу между этими композиторами существенные различия, поэтому выбрал их произведения для своих первых двух пластинок, выпущенных на лейбле «Дойче Граммофон». Мне неожиданно показалось, что музыка Филипа Гласса требует переосмысления с точки зрения фортепианного исполнения, поскольку я хотел исполнить ее в плане структуры и ритма так, как будто играю сонаты Скарлатти. Мне хотелось привнести в свое исполнение французскую импрессионистичность, свойственную Дебюсси и Равелю. Эта музыка как бы повторяется, но я не верю, что она существует. Я думаю, это больше похоже на то, что невозможно всегда следовать одним и тем же путем, это скорее путешествие по спирали. У меня было много записей фортепианных этюдов Филипа Гласса, но все они казались мне не особенно удачными, поэтому захотелось попробовать записать эту музыку самому. Люди, видящие новое имя на лейбле «Дойче граммофон», да еще пианиста, играющего одного Филипа Гласса – что они могли вообще тогда подумать, воскликнув: «О, да это какой-то молодой американский пианист из разряда попсовых музыкантов»! Но, я не принадлежу к таким. Мне приходилось сталкиваться с подобной реакцией некоторых людей, которым я казался несерьезным. И тогда решил записать Баха. Мне этого больше всегда хотелось, поскольку его музыка, как и Моцарта, ближе моему сердцу. Я старался поделиться своей интерпретацией с людьми, а когда ты это делаешь, случается чудо, поскольку Бах открывает все двери мира. Для молодого артиста весьма важен выбор произведений композиторов, которые он впервые представляет миру, и то, как он хочет, чтобы мир его воспринял. Еще Гленн Гульд говорил о способности привносить нечто новое в свои интерпретации. Нет смысла пытаться сделать свое исполнение подобным Эмилю Гилельсу, поскольку он сделает это гораздо лучше. Но можно послушать исполнение Гилельса и, преисполнившись вдохновения, сыграть по-своему, найти собственный подход к разгадке произведения, иначе музыка будет не экспериментальной, но несколько предсказуемой.
ВА Встречали ли вы гениев среди современных композиторов?
ВО Да, два месяца назад я был в Будапеште по приглашению знаменитого венгерского композитора Дьёрдя Куртага. Когда мы с ним встретились в его доме в Будапеште, он играл два или три часа передо мной, а потом мы вместе обсуждали музыку. Это время я считаю самым драгоценным периодом в своей жизни.
ВА Я помню одно из выступлений французского пианиста Пьера-Лорана Эмара, когда он чередовал произведения Дьёрдя Куртага в комбинации с музыкой Дебюсси, Шумана, Листа и Бартока.
ВО Куртаг действительно в своих произведениях поддерживает такой потрясающий диалог с прошлым! Он восхитителен и тесно связан с Шуманом и Бахом. Так что я надеюсь когда-нибудь сделать совместную запись произведений Куртага с музыкой композиторов прошлого. Мне довелось поработать с еще несколькими великими композиторами. В прошлом месяце я исполнял Фортепианный концерт Томаса Адеса. Он сам дирижировал! А за месяц до этого в Калифорнии я выступал с Джоном Адамсом. Встречи с Филипом Глассом тоже сыграли немаловажную роль в моей судьбе. Я люблю вести диалог с композиторами разных эпох и поколений. Когда ты играешь Баха, Скарлатти, Генделя, Моцарта, Бетховена, Чайковского и Рахманинова — это прекрасно, но мне также нравится момент живого контакта, например, когда я играю с Джоном Адамсом или Томасом Адесом, и они дирижируют собственные произведения. Мы можем вносить изменения, отклоняться от темпов, менять агогику. Самим композиторам кажется, что так лучше или это звучит по-новому, более осмысленно. А когда ты играешь Моцарта, ему вопросов уже не задашь, и порой взаимоотношения с ушедшими из жизни композиторами становятся слишком серьезными. Музыка всегда должна оставаться живым процессом, а исполнитель достаточно смелым, чтобы позволять ей оставаться такой, а не сопротивляться ей.
ВА Викингур, в одной из бесед вы заявили, что музыка, как и любой другой вид искусства, является площадкой для универсальных идей. Насколько я понимаю, они безграничны?
ВО Да, полагаю, что это так, подобно безграничности лексических полей. Когда ты сочиняешь стихи или прозу, не существует ограничений, кроме тех, что у тебя внутри. То же самое относится и к фортепианной музыке. Фортепиано – это инструмент, не налагающий ограничений. Музыка подобна самой жизни с ее бесконечными комбинациями и возможностями. В музыке не нужно повторяться. В этом и состоит ее прелесть.
ВА Как вы общаетесь с аудиторией на своих концертах?
ВО Концерт для публики это примерно то же, что и живая беседа с друзьями. Надо общаться с аудиторией так, как я разговариваю, например, сейчас с вами. Я обращаюсь к аудитории не как к массе людей, а как к индивидуумам. И тогда люди чувствуют личную взаимосвязь с вами.
ВА Как обстоят дела с классической музыкой в Исландии?
ВО Моя страна очень маленькая по сравнению с Россией (смеется). Мы очень молодая нация по отношению к русским. Мне нравится, что моя страна находится между Европой и Америкой. Рейкьявик – один из островов в северной части Атлантического океана. Мы не принадлежим ни к американцам, ни к европейцам. Мы живем в своем маленьком мире с вулканами, ледниками и отсутствием природной стабильности. И я полагаю, что неустойчивость исландской природы благотворно влияет на культуру и менталитет обитателей острова. Всегда может случиться, что угодно. Что касается исландских пианистов, я единственный концертирующий среди них. У нас есть пара дирижеров и прекрасный Симфонический оркестр Рейкьявика.
ВА В котором когда-то работал Владимир Ашкенази?
ВО Да, мы вместе с ним и Исландским симфоническим оркестром открывали весной 2011 года новый зал Харпа в Рейкьявике. Исландцы страстно любят музыку. Они ждали появления этого зала больше ста лет. Так что, даже в такой крошечной стране с населением в 350000 человек, я могу давать концерты три вечера подряд при полных залах, играя для 2% нации! В Америке это означало бы играть для пяти миллионов американцев. Люди в нашей стране действительно интересуются культурой и нуждаются в ней.
ВА Поговорим немного о концертных залах. Как вы уже заметили, Харпа в Рейкьявике — один из ваших любимых. Каково там играть?
ВО С концертными залами всегда складываются личные отношения. Восприятие звучания в пространстве весьма индивидуально. Харпа я считаю своим домом. Я могу расхаживать там чуть ли не в пижаме или халате — там очень уютно. В этом зале, имеющем невероятную графическую чёткость, я многократно записываю музыку и провожу свой фортепианный фестиваль.
ВА Вам больше нравится играть в новых современных залах или старых аудиториях? Для примера, давайте возьмем залы немецкого Гамбурга — Ляйцхалле и новую Эльбскую Филармонию.
ВО Я рад выступать с концертами в обоих залах. Пару раз играл в Эльбской Филармонии с Эса-Пеккой Салоненом в качестве дирижера. Это было, спустя три недели с момента официального открытия Филармонии в 2017 году. Тогда это был интересный опыт, поскольку все вслушивались в акустику зала чуть ли не больше, чем в звучание самой музыки. Ляйцхалле – безупречный зал, такой темный и теплый, а Эльбская Филармония светлая и ясная. Мне кажется, разные залы хороши для разного репертуара. Одна и та же аудитория не должна идеально подходить для всей музыки. То же самое относится и к роялям. Один и тот же инструмент не должен быть одинаково хорош как для Рахманинова, так и для Баха.
ВА А в церквях любите играть?
ВО Очень! Но все они такие разные! В некоторых кирхах вообще не пользуешься педалью, поскольку сам храм выполняет ее роль, а где-то всё происходит совершенно наоборот. Именно в церквях происходили, лучшие, на мой взгляд, выступления моих любимых пианистов, в частности Эмиля Гилельса!
ВА Что вы думаете о русской фортепианной школе? Каких пианистов больше предпочитаете слушать?
ВО Русская фортепианная школа – самая важная в истории западной музыки. Ну и, конечно, школа Ференца Листа. Ну а если необходимо назвать имя одного пианиста, записи которого я бы взял с собой в продолжительное путешествие, то я бы назвал Сергея Рахманинова. Еще в детские годы я переслушал полное собрание его записей, и они изменили мое восприятие музыки. После Рахманинова я отдаю предпочтение Эмилю Гилельсу. Он также любимый пианист моих родителей. В конце семидесятых – начале восьмидесятых годов прошлого века мои родители летали в Берлин на концерты Эмиля Гилельса и делились потом со мной фантастическими впечатлениями! У меня дома собран практически весь архив записей Гилельса. В 23 года я отказывался слушать кого-либо из пианистов, кроме Эмиля Гилельса. А у моей девушки даже была майка с лицом Гилельса (смеется). Очень люблю Святослава Рихтера, Аркадия Володося, Марию Юдину и Татьяну Николаеву, Владимира Ашкенази и молодого Владимира Горовица. Я обожаю его записи периода, когда он еще жил в России в конце двадцатых – начале тридцатых годов прошлого века.
ВА Евгений Кисин и Григорий Соколов наверняка тоже ваши любимые пианисты?
ВО Ну естественно! Шопен Жени Кисина когда-то восхитил меня. У меня сохранились записи его московских концертов, в какой-то степени они даже изменили мою жизнь. А потом Кисин посетил Исландию в 1996 году. В возрасте 12 лет я побывал на его концерте и взял у него автограф. Тогда он играл Брамса, Паганини, Бетховена, множество других разных произведений, и я был так потрясен, что даже сердце вырывалось из груди. С Григорием Соколовым мне никогда не доводилось лично встречаться, но я смотрел видеозаписи его концертов, в том числе из Парижа, где он исполнял сонаты Бетховена и Прокофьева. Это было откровение! Каждый из русских пианистов глубоко индивидуален. Прелесть и очарование русской фортепианной школы заключается как раз в том, что она выпускает такое разнообразие ярких неординарных личностей!
ВА Русская музыка тоже присутствует в ваших концертных программах?
ВО Да, в моем репертуаре Первый фортепианный концерт Чайковского, Третий концерт и Рапсодия на тему Паганини Рахманинова, Каприччио и Концерт для фортепиано и духовых Стравинского. Из Шостаковича я играл только Второй концерт. Я очень мечтаю исполнить его Первый концерт с солирующей трубой, но Второй мне нравится больше. Никогда не забуду исполнение Марты Аргерич и Мстислава Ростроповича в Нью-Йорке. Кажется, это было в 2005 году, незадолго до смерти Ростроповича. Я играл произведения Прокофьева в рамках того же вечера в Линкольн-центре. У меня есть большое желание исполнить и записать Прелюдии и фуги Шостаковича, Большую сонату Чайковского. В период моей молодости и взросления я играл больше русской музыки. Так что она всегда остается со мной!
