События
Почти ровно 43 года тому назад случился последний концерт в истории оригинального состава Led Zeppellin. 20 августа 2023 года одна из главных икон мировой рок-сцены фронтмен Zeppellin-легенды Роберт Плант отметит 75-летие, а уже 24-го «Золотой бог» отправится праздновать юбилей европейским концертным туром вместе со своим сравнительно новым акустическим коллективом Saving Grace.
Как же Роберт Энтони Плант оценивает свой творческий путь с высоты прожитых лет, по большей мере в преломлении написанных им песен?
Думаю, мало кто угадает такую в моем «хит-параде», но здесь я выбираю Achilles Last Stand с альбома Presence (1976). Дело в том, что большая часть моего вклада в написание лирики и создание мелодий может быть обнаружена в песнях о путешествиях и новых мирах. Вспомните хотя бы те же No Quarter, The Song Remains the Same, Kashmir и Ramble On. В юности я очень увлекался произведениями К. С. Льюиса и Л. Спенса, а также не столь известными в те времена работами Дж. Р. Р. Толкина.
Район Шропшир, в котором мы живем, когда-то считался краем света. Но со временем людей здесь стало многим больше. А тогда я был просто заворожен этими местами, потому что видел и ощущал этот край света во всем – в зданиях и ландшафтах. Тогда все было более естественным, а события – менее ожидаемыми и при этом будучи более простыми, намного более яркими! Но человечество живет в постоянной динамике, происходят все новые и новые открытия, инновации просто повсюду. Это и новое искусство, и новые материалы с технологиями, новая поэзия и смешение кровей.
Ну и, возвращаясь к Achilles Last Stand… Тогда ведь я провел некоторое время в Греции, наверное, около шести или семи месяцев, из-за автокатастрофы в 1975 году. Я не мог ходить. Слова этой конкретной песни связаны с моим совершенно диким стремлением выбраться из тюрьмы, из инвалидной коляски, и всех этих неприятностей, в которые я вляпался.
Считаю, острота и актуальность всего того, что я придумывал, что мы все создавали – настроения, эмоции, воплощенные в музыке и словах, – все это рождается и затем остается в том самом жизненном моменте. Например, задевает ли меня песня Black Dog так же, как раньше? Нет, ведь прошло уже пятьдесят лет. Я написал только одну песню в соавторстве, пока не объединился с Джимми Пейджем и Джоном Полом Джонсом. Тогда мы с Джоном Бонэмом взяли машину его матери и поехали на первую встречу-репетицию… Так что я не слишком глубоко был знаком с искусством сочинительства. Я был поклонником Dion and the Belmonts, а сам Дион ДиМуччи – потрясающий вокалист. А еще мне очень нравились тексты и все то, что происходило вокруг ранних Buffalo Springfield. Тогда в музыке еще лидировала Америка. Мне кажется, в ту пору я подтормаживал из-за своего старомодного подхода к написанию музыки, придумывая лирику к конкретному риффу. Классно? Да, вполне! Но был ли в этом смысл? Мне было девятнадцать, когда у меня начались репетиции, и двадцать, когда вышла первая пластинка. Подойдет ли мне теперь Living Loving Maid (She’s Just a Woman)? Ну да, что-то могу припомнить, но я реально не знаю парня, который это написал. Я бы не узнал его сейчас на улице.
Это шутка? (Смеется.) К слову, часто меня представляли грустным старым хиппи, достающим всех своими рассказами о Фродо. Но я познакомился с Фродо, когда он был не настолько известен, как сейчас, когда Толкин не был таким популярным, его мало кто читал, знал. Так что это дает мне… нет, это не дает мне никаких привилегий в данной ситуации…
А песня – это The Battle of Evermore. Толкин был профессором истории Средневековья, он жил и преподавал примерно в тридцати милях от того места, где я сейчас нахожусь. Толкин черпал свое вдохновение из пейзажей, которые сейчас вокруг меня. Через несколько лет я, как ни крути, сольюсь с ними буквально. На самом деле, надеюсь, это случится не очень скоро (смеется). Шропширские холмы и Кли-Хиллз – это те места, те самые возвышенности, где Толкин присаживался и наблюдал за графством, расположившимся у подножия этих холмов. Находясь здесь и глядя на холм Стайперстоунс и каменный круг Митчелл-Фолд, где даже вот прямо сейчас, как бы ни было темно, ты представляешь, как Эдрик Дикий (землевладелец, возглавивший английское сопротивление нормандскому завоеванию в 1068–1070 годы) преодолевает с войском эти самые каменные круги, чтобы прогнать норманнов обратно за реку Северн… Я много читал, изучал эту тему, находя при этом интересные точки соприкосновения между мифом, сказкой и реальностью, все это очень близко. Вечное столкновение культур не прекращается в этой области и сегодня.
Так вот, Evermore с ее, пожалуй, самой толкиновской лирикой, похожая на танец в кромешной тьме ночи, всегда вызывает у меня воспоминания о местах, где я вырос. Я всегда старался погрузиться в мир и познать его, насколько это возможно. Я влюблен в Марокко, особенно в юг Марокко. А еще это Хилл-Кантри в Техасе, Орегоне и Монтане. Мне кажется, что виною тому – невероятно необъятные просторы, где так мало людей… Я думаю, что The Battle of Evermore – это приливы и отливы, вызванные постоянным столкновением культуры и истории. И мои своеобразные учебники по истории – это те места, куда я наведываюсь, где знаю, в песке зарылась старая большая лодка… И мне очень хочется поговорить на все эти темы с кем-то, но наверняка на этом ком-то будет шлем с рогами.
Знаете, здесь мы с вами возвращаемся к Achilles Last Stand, и это первое, что приходит в голову. Если поразмышлять побольше, то я бы сказал, это When the Levee Breaks. Это совершенно потрясающая запись! Здесь Джон играет такой сексуальный, до смешного вальяжный и загадочный грув – как бы напоминая нам, парням в группе, что всегда находились на сцене на первой линии, заигрывая и кокетничая с публикой, о своей «невидимости», но в то же время значимости. Но я всегда вспоминаю его играющим Achilles Last Stand. Вот если бы вы услышали и увидели, что и как эти трое вытворяли в студии. Только послушайте, как Джон Пол Джонс играет на восьмиструнной Alembic-bass. А соло Джимми Пейджа?! Это просто нечто! Признаюсь, иногда я попадал в такие ситуации, когда буквально нужно было, будто используя суперклей или цемент, прилепить свой голос к записи таких крутых инструменталистов. И вряд ли бы я был способен сделать что-то большее, кроме того, что я в итоге сделал.
Вы можете забыть мое прозвище «Золотой бог», потому что теперь это актуально, только когда я играю в теннис или футбол. И то не очень часто (смеется).
Самая мощная песня для концертного исполнения из моего репертуара – Embrace Another Fall из Lullaby and the Ceaseless Roar (2014). Моя сопровождающая группа The Sensational Space Shifters – это микс музыкантов, что стали мне братьями на всю оставшуюся жизнь. А эта песня и ее проекция на аудиторию в зале были мощным сплавом всего того, что мне дорого и близко в музыке. Работа ребят на сцене была потрясающей и зрелищной. Несмотря на то, что эти выступления были очень яркими, в них мы всегда возвращались к африканским риффам и ритму. Все тексты этого альбома очень близки и трогательны для меня, потому что они рассказывают о моем камбэке в родные края.
Я провел много времени в Северной Африке. И вот я сижу где-то в сторонке, в тени, и наблюдаю за происходящим вокруг. Слежу, как местные уличные музыканты заходят в кафе и играют на чем-то вроде перевернутой перкуссионной тарелки, которую трясут у себя на коленях. Я все больше и больше погружался в этот мир. После моих приключений в Африке в 1971 и 1972 годах я и уговорил Джимми приехать на юг Марокко для работы над Kashmir. И все это я вновь вспомнил спустя десятилетия на Embrace Another Fall, интегрировав в нее все то, что люблю, и чувства с воспоминаниями того путешествия.
Вы думаете, что я действительно могу ответить на этот вопрос? (Смеется.) Я более чем в теме, так как люди постоянно делали и делают каверы на наши песни, и это непростой вопрос, потому что каждый трактует песню по-своему. Например, мы с Элисон Краусс исполняем Searching for My Love на Raise the Roof (2021), кавер на песню Бобби Мура 1960-х годов. Но наша версия вряд ли лучше. И если вы слышали все вещи, записанные вместе с Элисон и музыкантами на Raising Sand (2007) и Raise the Roof, они были нашим общим самовыражением в тот самый момент, на репетициях и в студии. Все оригиналы записанных нами каверов были особенными явлениями в свои временные эпохи. На самом деле, их никогда не нужно было улучшать, а только пересматривать, что мы и делали.
После того, как не стало Джона и Led Zeppelin, мне нужно было найти свой собственный путь в творчестве и работе. Я довольно долго маялся, топтался на месте, потому что до тридцати двух лет моя жизнь была каким-то невероятно сумасшедшим приключением. И вот мне теперь нужно было сочинять и играть совсем с другими людьми… А это настолько интимная штука… И ведь это не так просто для человека, пусть он и артист, – раскрыть себя новым для себя людям в музыкальном, творческом плане. И вот, совсем другие люди со мной, и я с другими людьми. Да, у меня за плечами немало песен, что я написал в соавторстве с участниками Zeppelin. Более чем достаточно, чтобы, особенно не напрягаясь, жить и не тужить до самой старости.
Многие тогда меня поддерживали, питали меня своей энергией, так что я считаю, что первые два альбома были написаны большими друзьями. Фил Коллинз стал особенной движущей позитивной силой пластинки Pictures at Eleven. Было несложно собраться вместе с другими музыкантами, важно было, сумеем ли мы вместе правильно «приготовить» наше блюдо. С Филом это была не то чтобы работа под присмотром опытного наставника, он был источником вдохновения и нематериальных инвестиций. Он очень решительный и бескомпромиссный. Тогда Фил смог вырвать в своем плотном графике немного времени, чтобы приехать в студию в Уэльсе и запустить все рабочие процессы. Позже он поехал со мной в тур и признался: «Роберт, человек, что “скрывался” за образом фронтмена Led Zeppelin все эти годы, всегда был моим героем!» Вот как! Он сказал: «Все, что я могу сделать, чтобы помочь тебе снова вернуться в строй, это быть сейчас рядом, поэтому я здесь». Обращаю внимание, все это было в ту пору, когда вышел первый успешный соло-сингл Коллинза In the Air Tonight. При этом он параллельно все еще сводил мой материал и работал со мной как барабанщик, положив начало особенно впечатляющему и успешному периоду в моей карьере. Он очень сильный духом, хороший человек.
А вот работая над третьим альбомом, Shaken’n’Stirred, я так спешил, чтобы успеть закончить его и отправиться в тур выступать на разогреве у Talking Heads, что стал халтурить и писать все больше и больше проходных вещей, еще и вовсю используя всякие новые на то время модные технические штучки в студии. Да, тогда я немного заплутал, но ведь в моем арсенале так много музыкальных работ, альбомов, что с этим вполне можно смириться. Считаю, что я довольно достойно и эффектно вырулил из этой ситуации, записав альбом Fate of Nations с британским гитаристом Ричардом Томпсоном и струнником в жанре кроссовер Найджелом Кеннеди! Я вновь обрел себя в творчестве. Полагаю, именно здесь я, наконец, нашел свой выход из мрака после кончины Led Zeppelin.
Да… Вы только посмотрите, в какую компанию я попал в тот самый вечер вручения нам Премии Центра Кеннеди. Вся эта публика – кто эти люди? Что происходит? Как мы превратились из британской блюзовой группы в таких расчудесных лауреатов? Но ведь слово «расчудесный» имеет двоякий смысл, полярные значения. Все начиналось очень интимно и искренне, а записав тогда Stairway to Heaven, мы выдохнули, проделав неплохую работу со всеми этими переходами, сменами темпа. Но спустя годы песня зажила сугубо своей жизнью, перестав быть чем-то нашим, личным – и никогда таким больше не будет. И я, как известно, всеми правдами и неправдами впоследствии яростно открещивался от нее. Мне казалось, я сжег на этом пути все мосты за собой. Stairway to Heaven звучала из каждого утюга, все кому не лень перепевали ее. И я даже стал стесняться, что я один из ее авторов, и просто вынужденно наблюдал, как все это происходит. А это все было похоже на красивое птичье перо или яркий воздушный шарик, парящие сами по себе в воздухе.
А учитывая все это, я подумать не смел, что смогу когда-либо увидеть и прочувствовать подобное. В Центре Кеннеди, конечно, предупредили, что нам нужно ожидать в ходе церемонии некий сюрприз – но я не знал, что это будет! Им и стало это впечатляющее выступление Энн и Нэнси Уилсон. Я тогда буквально ощутил себя вуайеристом. Мне вновь нравится эта песня! Это выступление просто пробрало меня до мурашек. Без Джона точно все было кончено, и мы сейчас говорим об одной лишь песне, написанной пятьдесят с лишним лет тому назад. Это выступление – просто великолепное зрелище, и оно сражает меня наповал каждый раз, когда теперь я вижу его в записи и восклицаю: «Боже мой!»
Иногда люди могут сильно запутаться в оценках собственных поступков и достижений, и это действительно настоящий ад. Но, возможно, одним из предназначений Stairway to Heaven как раз и была именно такая ее эволюция. Так уж вышло, жизнь ее была очень, очень особенной, но у меня с ней не сложилось родственных или теплых связей, отношений. Но в тот вечер в Центре Кеннеди я вдруг вновь ощутил, что несу ответственность, хорошо это или плохо, за эту песню. На самом деле речь даже не совсем о том, кто потрудился над этим кавером больше всех, хотя Энн – впечатляющая певица. Вся постановка и воплощение этого номера стали одним из ярких моментов в моей жизни…
Когда самолет приземлился для нашего первого путешествия на нем в рамках одного из туров, то мы смогли увидеть на его фюзеляже не только логотип Led Zeppelin, но и едва проглядывавшую надпись: «Элвис Пресли». Они просто еще не успели закончить покраску. И вообще, как правило, самолеты, что арендовывались для туровых перелетов, были уже на последнем издыхании и готовились к списанию.
Я помню, как однажды мы сели в Starship и полетели из Далласа в Новый Орлеан. Джон Бонэм в то время носил фетровую шляпу и черную трость с серебряным навершием. Мы поднялись примерно на восемь тысяч футов – то есть довольно низко. И вот Джон отправляется принять ванную. И когда он открыл дверь туда, с него резко срывает шляпу и засасывает ее в унитаз. Был такой классный свист (смеется). Выяснилось: парни, что обслуживали борт перед вылетом, забыли закрыть сливной желоб, откуда опорожнялся санузел. В результате из-за этого в салоне стало падать давление. Таким образом, Джон лишился своей любимой шляпы, а все мы были в шоке от того, что не могли подняться выше, потому что наши уши начало закладывать и дышать было тяжеловато. В итоге лететь нам из Далласа в Новый Орлеан пришлось на высоте всего восемь тысяч футов.
Все хорошо, что хорошо кончается. И это была лишь еще одна ночь в раю…
