«Лолита»: обвинить и заклеймить

Содержание романа «Лолита» Набокова знают примерно все, но читают не так часто: останавливает, возможно, как раз знание фабулы и неготовность столкнуться с надломом столь искаженного и болезненного свойства, что приводит к растлению двенадцатилетней девочки и убийству. Тема кажется чужой, будто из криминальных сводок, и привычная книжная эмпатия не хочет даже заглядывать в это зеркало – нет, у меня такого нет, и читать я это не буду.

Но история «Лолиты» не так далеко от нас: буквально рядом возникают неоднозначные ситуации, о которых наша социальная мораль говорит однозначное «против». Одни влюбляются сразу в двух женщин/мужчин, другие – в сестер или братьев, третьи – в отчимов, приемных детей, и список подобных сюжетов можно легко продолжить. Если бы не было таких отходов от общепринятых норм, «Лолита» бы никогда и не появилась. Да, у Набокова не просто про отход, а про неконтролируемую страсть, про переход к точке невозврата, до страшных, трагически-ломающих человека вещей.

И все же «Лолита» – не только про одержимого нимфеткой Гумберта, и не только про типаж русского страдающего героя, это отчасти и про вполне реальных людей, наших современников – про свихнувшегося профессора Олега Соколова, жестоко расчленившего свою молодую любовницу, про отца сестер Хачатурян, сексуально и насильственно домогавшегося до дочерей, которые затем его убили. Открыто мы обсуждаем только самые громкие, ужасающие дела, проговоренные в прессе, но большинство сталкивается с ними гораздо чаще. Мы так спешим ужаснуться их деяниям, что не успеваем понять, что на самом деле произошло. Сегодня темы о харассменте, домашнем и детском насилии, абьюзивных отношениях начали обсуждать вслух, открыто и пробовать отвечать на острые вопросы.

 Появление «Лолиты» Родиона Щедрина на русской сцене сегодня, спустя почти тридцать лет после премьеры в Стокгольме, маркирует этот момент настоящего. Правда, видеть маниакальную историю, да еще и на догматически-традиционной площадке – опыт необычный. Одно дело читать книгу, находясь тет-а-тет со своими мыслями и проживать внутри болезненную историю героя, осциллируя между сочувствием и неприязнью, или смотреть на экране дома, и совсем другое – сидеть в огромном красно-белом зале в царских позолотах Большого театра, с соседями, число которых приближается к полутора тысячам человек, и лицезреть эротический вуайеризм героя с трансляцией на экране и последующее насилие Лолиты – согласитесь, довольно специфично. Но неудобно ерзать и ощущать физический зажим зрителю предстоит не только от этого противоречия.

Щедрин сделал очевидный акцент на состоянии Гумберта. Поначалу обращаешь внимание на огромные речитативные фрагменты, скручивающую атмосферу из напряженно сдвигающихся линий в оркестре – им назначено, словно дьявольским силкам, медленно сдавливать что героя, что слушателя. Чем дальше – тем больше музыка стремится утянуть в жерло, в неконтролируемые зыби бессознательного и мучений совести, уже давно владеющие Гумбертом. Внутренняя борьба с искушениями и с чувством вины у Набокова сопровождается постоянным диалогом с «господами присяжными» – исповедальная форма возникает от желания объяснить прежде всего себе, как все произошло и насколько герой в этом виноват. У Щедрина этим барометром совести становится хор, преследующий Гумберта. Если в первом акте оперы герою удается объясниться с ним (хотя и ведет он себя в постановке Славы Даубнеровой как сексуальный маньяк, неприглядно снимающий Лолиту на камеру), то во втором, после совершения насилия, хор уже отчетливо кричит ему: «Мразь!». У Набокова растление – это единственная вещь, которую Гумберт действительно признает своей виной, а все остальные события он и пытается прояснить в своей исповеди.

Если бы Набоков, как и Щедрин, ограничились этим, получилась бы прямолинейная история про человека, не справившегося со своей болезненной страстью к приемной дочери и про его мучительные страдания. Но роман Набокова причислен к высокой литературе не за это: его определяющая черта – тончайший поэтизм. Несмотря на весь стягивающий внутренний зажим и изнуряющий соблазн, Гумберт относится к Лолите с самой искренней нежностью и очарованием – в каждом слове, взгляде, мысли – возносит непослушную девчушку до сверкающего ангела, стремясь уберечь от внешних невзгод. Соединение мужского желания, отцовской заботы и упоенного восторга соединились в одной точке и почти свели с ума героя, а читателя оставили в состоянии невозможности ответа, как в задаче о коте Шрёдингера. Именно на изломе этого странного искажения и возникает музыка «Лолиты».

Правда, Щедрин приоткрывает окно света в прекрасный Эдем буквально на считанные мгновения: среди плотной тембровой вязи возникают нежнейшие женские хоры (в оригинале детские) удивительной проникновенности, флейтовые соло упоительной теплоты и бережности и кристально светящаяся тема, уносящая к небесным высям буквально по обертоновому звукоряду. Сиюминутность этих моментов, возможно, и раскрывает мысль композитора: бесконечно мучительные попытки внутреннего оправдания уравновешиваются даже кратким ароматом рая, который удается почувствовать герою, уже давно попавшему в сжимающие бездны.

Этой тонкой поэзии, света и доли симпатии к герою в постановке не хватило. Вроде бы сложно судить режиссера за позицию защиты юной девочки и вынесения обвинительного приговора взрослому герою, но, по сути, главную начинку истории буквально вырезали.  Да, может, и Щедрин эту идею несколько нивелировал, но для постановки это только удача: можно поработать с акцентами, подсветить детали, избежать иллюстративности. Здесь же получилась почти очевидная история с перекосом на эротическое желание Гумберта, на материальный мир с клиповыми рекламами, понятной диспозицией между маньяком и молодой жертвой и самоприговором главного героя. В результате от погружения во тьму спасло лишь невероятно деликатное и глубоко музыкальное воплощение оркестром и солистами Мариинского театра глубинного замысла композитора.

Первая реакция людей на насильников или убийц – обвинить и заклеймить, не разбираясь в мотивах и причинах. Этот «курок» работает в нас автоматически, без всяких предохранителей. Но теперь мы чаще пробуем проверить, откуда взялся тот самый «курок», и, может быть, не всегда можно так легко поделить все на черное и белое даже в самых зверских ситуациях. Возьмем самый нашумевший фильм 2019 года – «Джокер». Думал ли кто-то до этого фильма про внутреннюю суть этого персонажа всерьез? Пытался ли представить, а почему, собственно, он себя ведет именно так? Комикс обычно не говорит о психологии, он ставит рамки доступной ребенку морали.

В «Лолите», как и в любой хорошей литературе и музыке, нет ясно прочерченных выводов. И учиться разбираться в причинно-следственных связях не менее важно, чем подвергать наказанию виновных: это единственный шанс не только найти свет в столь противоречивые времена, но и избежать ошибок во имя его достижения.