Мнение
В современной России – настоящий ренессанс музыки Малера. Это возможность для оркестров в полной мере проявить свое мастерство, для дирижеров – попробовать себя в нетривиальных концепциях и интерпретациях, для слушателей – оценить красочность музыкальной ткани, но и, возможно, испытать эмоциональное потрясение. Философская наполненность музыки Малера всегда занимала человеческие умы, становясь еще более насущной в непростые времена.
Отчасти отталкиваясь от юбилейной даты, мы решили актуализировать мысль о Малере и опросили музыкантов из разных сфер, задав им ключевые, как нам представляется, вопросы, касающиеся этой крупной композиторской фигуры.
 |
Федор Безносиков, музыкальный руководитель Московского театра «Новая Опера», дирижер Российского национального оркестра |
1. Мое знакомство с творчеством Малера началось с практически случайного прослушивания в очень юном возрасте Adagietto из Пятой симфонии. Конечно, меня поразила красота, хрупкость и эмоциональная глубина этой музыки, хотя тогда я еще и не понял, с кем имею дело. Прошло несколько лет, и я включил запись Второй симфонии в исполнении Леонарда Бернстайна, и этот момент стал для меня откровением, разделившим жизнь на до и после. С тех пор симфонии и вокальные циклы Малера со мной всегда и везде, помногу раз слушал во всевозможных записях дирижеров-малерианцев – Теннштедта, Бернстайна, Аббадо, Менгельберга, Вальтера и других.
2. Как композитор он создал симфонии нового типа с элементами ораториальности, оркестровыми песнями, громадными составами и открытой формой. Но его воздействие не ограничивается композицией. Как дирижер Малер задавал совершенно иную планку требований к качеству исполнения, что не раз приводило в восторг многих – например, Брамса и Чайковского. В немалой степени он влиял и на развитие музыкального театра, в котором работал всю жизнь, а также и по сей день вдохновляет людей по всему миру как человек искусства – бесконечно преданный музыке, ежедневно совершавший служение тому, во что верил.
3. Популярность музыки Малера состоит в ее невероятной человечности. Какие бы у тебя ни были вопросы к мирозданию и человеческой судьбе, в симфониях Малера ты всегда найдешь эмоциональный отклик и поймешь, что не одинок. Малер говорил, что в симфониях должна быть вся вселенная, и в них действительно есть все: трагические удары судьбы, вера в Бога, осмысление вселенной вокруг нас, красота природы, любовь, одиночество, духовный кризис и поиск опоры, радость и восторг. Для меня одной из важнейших составляющих его творчества является финал Девятой симфонии – кажется, никто в искусстве не описал точнее чувство смирения с неизбежным. Когда мне становится непросто, я всегда возвращаюсь к этой музыке, и она всегда помогает.
 |
Ольга Бочихина, композитор, доцент Московской консерватории |
1. Со знаменитого «траурного марша» из Первой симфонии, которую, будучи теоретиком четвертого курса, я слушала на занятиях по современной музыке в училище. Тогда я не знала, что еще долго не услышу Малера «вживую» и непосредственно. Все мои первые потрясения от Малера будут опосредованы: сначала Морисом Бежаром и его знаменитым Адажиетто, потом Лучано Берио и его «Симфонией». А потом Юлией Чечиковой, с которой задушевным и пронзительным разговорам о Малере мы посвятили благословенное время наших профессиональных жизней, листая «дирижерские партитуры» различных редакций или читая партитуру как литературный роман (как в случае с Четвертой симфонией). Любимых нет, есть те, что в меня «попали»: Вторая, Четвертая и «Песнь о земле».
2. Без Малера не было бы Веберна. Да и все опыты «полиглоссии» мессиановского «Франциска» или циммермановских «Солдат» могли бы быть другими. Не говоря уже об идеях мультивселенных и о композиторских космогониях. Про «ландшафтную расстановку» тоже имело бы смысл сказать. Еще шаг – и пространственная музыка, равно как и музыка сред.
3. Ирония, смятение, эмоциональный саспенс, томление, заряженность на глобализм, зримость кинематографического толка, мистерия духа, боль мира и земная юдоль как будто все еще созвучны времени. И при этом безопасно насыщают уставшего и потерянного человека сакральным и разрешают ему не стесняться своих слез.
 |
Фарадж Караев, композитор, профессор Московской консерватории |
1. Знакомство с музыкой Малера началось с «Песен странствующего подмастерья» – тоненькая нотная тетрадка была приобретена еще в школьные годы, в 1959‑м. Первая симфония, небольшая партитура светло-зеленого цвета, изданная «Музгизом» в 1960 году, появилась у меня в студенческие годы. Но интерес к Симфонии был вызван выходом грампластинки с записью Симфонического оркестра Московской филармонии под управлением Кирилла Кондрашина – это уже постконсерваторские времена. Adagietto из Пятой симфонии и «Песни странствующего подмастерья» (Бруно Вальтер и Дитрих Фишер-Дискау) могу слушать бесконечно.
2. Огромное влияние Малера на музыку XX–XXI веков оказали его философские и эстетические взгляды, а в области композиторского ремесла – отношение к оркестру и уникальность построения формы.
3. Мир устал от бесконечного потока антимузык. «Долой “лахенманщину”, вперед к Малеру» – в этом и заключена внутренняя потребность музыкального сообщества.
 |
Феликс Коробов, народный артист России, главный дирижер МАМТ имени К.С. Станиславского и Вл.И. Немировича-Данченко |
1. Мое знакомство с Малером началось с его Первой симфонии. Мне было пять лет, и мой папа, режиссер Павел Васильевич Коробов, ставил спектакль «В четырех километрах от войны», и музыкальное сопровождение базировалось как раз на фрагментах из Первой Малера. Как сейчас помню, мой папа дома слушал эту пластинку целыми вечерами, выучивая по записи эту сложную партитуру. Было это очень давно, но пластинка до сих пор хранится в нашей домашней фонотеке. Симфонию исполняет дирижер Бернард Хайтинк, и до сих пор эта интерпретация звучит у меня в ушах. Я не могу выделить какое-то одно произведение Малера как любимое, потому что достаточно много его играю – практически все симфонии и все вокальные циклы в самых разных редакциях. Это очень близкий мне композитор, и что бы я ни дирижировал, я всегда получаю невероятное удовольствие.
2. Влияние Малера огромно – не только как композитора, но и как музыкального деятеля, как главного дирижера Венской оперы. Он много внес в профессию дирижирования, указав новый путь.
3. Музыка Малера очень чувственная, эмоциональная, серьезная, насыщенная. Наверное, тут все то, чего не хватает современному человеку в современном мире. Мы стесняемся быть искренними, открытыми, трогательными – а в его музыке все это есть. Может быть, слушая эту музыку, мы компенсируем в себе все эти комплексы.
 |
Дмитрий Лисс, художественный руководитель и главный дирижер Уральского академического филармонического оркестра |
1. Мне кажется, мое знакомство с музыкой Малера началось с Первой симфонии и «Песен странствующего подмастерья», это было еще в школе. Для меня все его симфонии – любимые, в тот момент, когда готовлю их к исполнению. К счастью, мне довелось продирижировать все, за исключением Восьмой, потому что в нашем городе нет зала, который вместил бы такое количество исполнителей.
2. Влияние Малера на музыку ХХ–ХХI веков огромно. Достаточно хотя бы вспомнить, под каким впечатлением от него находился Дмитрий Дмитриевич Шостакович. Он был рьяным малерианцем, и его Четвертая симфония явно постмалеровская. Ну, а об Австрии и Германии даже говорить не приходится – авторитет и влияние Малера были огромны.
3. Малер – это квинтэссенция романтизма. Конечно, это уже постромантизм, это экспрессионизм. Дело не в ярлыках – по искренности и естественности для меня это Шуберт ХХ–ХХI веков. Это музыка прямого действия, с одной стороны, а с другой, Малер – человек необычайно отважный, поднимающий самые глобальные проблемы. Он не боится темных сторон нашей души, поиска истины в самом высоком смысле этого слова. Кроме того, его музыка безумно красива! Для меня было сюрпризом, когда на одном из прошлых фестивалей «Безумные дни» мы исполняли Седьмую симфонию Малера – далеко не самое простое произведение — и все билеты были раскуплены первыми именно на этот концерт, хотя фестиваль очень демократичный…
Дмитрий Лисс: Музыку невозможно объяснить одной лишь логикой
 |
Василий Петренко, дирижер, руководитель Лондонского королевского филармонического оркестра |
1. Мое знакомство с творчеством Малера относится к тому периоду, когда я пел в хоре мальчиков: это была Третья симфония. Мой дирижерский дебют в наследии Малера связан с Четвертой, наименьшей по хронометражу и составу оркестра. Что касается любимого произведения, то мне довольно сложно сделать выбор между Седьмой и Девятой, да и «Песнь о земле» мне очень близка. Всех их люблю и ценю, даже Десятую в чужих оркестровках!
2. Влияние на симфонический и песенный жанры ХХ века огромно, особенно с точки зрения экзистенциальности творчества. Шостакович, по всей вероятности, наиболее явное продолжение Малера. Однако в чем-то это сродни влиянию Бетховена на музыку ХIX века, когда многие авторы не дерзали превзойти его наследие.
3. «Кафкианский» мир симфоний Малера, тема страданий и триумфов «маленького человека» чрезвычайно релевантны сейчас в мире, поэтому слушатели воспринимают его музыку как нечто свое, близкое и созвучное. Многократно слышал постконцертную реакцию тех, кто слушал впервые, об ошеломляющем эффекте и необходимости осмыслить свою жизнь по-новому и стать лучше. В этом, наверное, и есть высшее предназначение искусства!
 |
Алина Подзорова, композитор |
1. Знакомство с Малером началось с его Первой симфонии, которая еще в детском возрасте поразила мое воображение необычно естественной звукописью природы. Любимых симфоний Малера у меня много, и в каждый период времени на первый план выходит какая-то новая, то есть забытая старая. В данный момент я для себя выделяю Шестую с ее необычайно всеобъемлющей драматургией. Базовый жанр этого сочинения – симфония-катастрофа, но финал выпадает из этой концепции, открывая слушателю путь к свету и позволяя чувствовать его постепенное приближение. В такой концепции Малер продолжает традиции Бетховена, но индивидуально их преломляет: герой достигает света не в результате борьбы – он трагически гибнет, и тогда ему открывается этот невидимый ранее свет.
2. С первых аккордов Шестой симфонии наш слух выхватывает «желудь», из которого выйдут великие симфонисты XX века, в том числе Шостакович, Прокофьев, Мясковский. Малер сильно расширил симфонические рамки, с одной стороны, через включение в симфонию «легкой музыки», а с другой стороны – через язык, в котором присутствует нечто оперное, идущее от вагнерианских агоний. В результате стиль симфонической ткани становится настолько ярким и зримым, что сразу поворачивает наше сознание в сторону эстетики оперного театра. Хотя однозначно самим автором музыка его симфоний вряд ли ощущалась связанной с театрально-сценическим действом.
3. Популярность музыки Малера я объясню тем, что она воспринимается так же объемно, как и современные 3D-технологии. При разрешении один блок голосов вместе с гармоническим разрешением (или вместо него) сдвигается в иное тембровое пространство. Эту особенность стиля и считывает современный слушатель, приходя на концерт с музыкой Малера. Также эту особенность чувствуют хореографы, пластически разрабатывающие симфоническую музыку Малера. В этом плане показательны балеты Ноймайера на музыку Третьей, Четвертой, Шестой симфоний, а также балет «То, что говорит мне любовь» Бежара на Третью симфонию.
 |
Валерий Полянский, народный артист России, руководитель ГАСК России |
1. Мне было шестнадцать лет, когда я услышал музыку Малера — это была Третья симфония в исполнении дирижера Шарля Адлера и оркестра Венского концертного общества. Я слушал ее со своим приятелем во время летних каникул неисчислимое количество раз и буквально влюбился и в это сочинение, и в этого автора — и это чувство осталось на всю жизнь.
Моя дирижерская история взаимоотношений с сочинениями Малера началась с Первой симфонии. Вообще, я сыграл все десять симфоний, причем Десятую дирижировал в двух редакциях: Дерека Кука, а потом и в версии Рудольфа Баршая. Я исполнял все симфонии Малера с оркестром Госкапеллы — этот оркестр, можно сказать, вырос на сочинениях Малера. Считаю, что это хорошая оркестровая школа для музыкантов. Во всех отношениях — и в техническом, и в музыкальном, и в эмоциональном. Каждая симфония — это определенный этап жизни, они взаимосвязаны внутренне и духовно. Эти этапы то более мрачные, то светлые, но все движение устремлено к Восьмой симфонии, где обретается гармония между человеком, природой и Богом.
Если говорить о предпочтениях, то я очень люблю Вторую симфонию. За ее мрачность, за те катаклизмы, которые особенно сильны в первой части. И в то же время за ту искренность, эмоции, которыми Малер наделил ее. И, пожалуй, я бы еще выделил для себя Пятую симфонию — за те же качества.
2. Безусловно, все большие композиторы хорошо знали творчество Малера. В моей жизни был один очень знаковый момент. Когда после очередного инсульта Альфред Гарриевич Шнитке перестал писать, я его навещал и принес в подарок запись Десятой симфонии Малера в редакции Кука. Мы посидели вместе, я ушел, и потом, как говорила его супруга Ирина, он послушал эту симфонию и тут же сел за письменный стол — к нему вернулось желание сочинять музыку.
Конечно же, Малер важен для понимания стиля Шостаковича. Да и вообще, это такая грандиозная фигура — он принадлежит не только австрийско-немецкой музыке, но всему миру, как все великие композиторы, которых мы с вами знаем.
3. Чем мы больше отдаляемся от той эпохи, в которой жил Малер, тем он становится нам ближе и, как ни странно, все актуальнее и современнее. Потому что те проблемы, которые композитор затрагивает и ставит в своих сочинениях, они, в общем-то, вечны — любовь, смерть, жизнь, для чего мы родились, для чего мы живем и как мы живем.
Валерий Полянский: Когда дирижируешь по авторской рукописи, от нее исходит особая энергетика
 |
Наталья Прокопенко, композитор, педагог |
1. Поскольку я из семьи музыкантов, в нашем доме была собрана большая фонотека лучших записей классической музыки. Мое знакомство с музыкой Малера началось с записи Пятой симфонии на виниловой пластинке. Это было в возрасте пятнадцати лет, еще до моего поступления в Гнесинское училище, где позднее, на четвертом курсе, о симфониях Малера нам очень интересно и подробно рассказывали замечательные педагоги. Мне посчастливилось слышать в концертах в хорошем исполнении многие симфонии, я очень ценю Вторую, Третью, Седьмую, Девятую. Но к Пятой симфонии до сих пор у меня особенное, личное, теплое отношение, идущее от первых юношеских переживаний.
2. Творчество Малера, не сразу понятое и принятое современниками, подтверждает мысль о том, что истинный масштаб художника виден на расстоянии. Многие особенности его музыки, поначалу казавшиеся непривычными, не вписывающимися в каноны устоявшихся представлений, были по достоинству оценены последующими поколениями, пережившими мировые войны, революции, катаклизмы, научные открытия. Большие масштабы сочинений, континуальность формы, избегающей предзаданности и дающей темы в процессе становления, использование разнородного музыкального материала (предвосхищение полистилистики ХХ века), размещение музыкантов за пределами сцены, как, например, в финале Второй симфонии (предвосхищение принципов пространственных композиций), тенденция к открытой форме — все эти векторы были развиты в творчестве композиторов ХХ–ХХI веков. Безусловно, музыка Малера оказала влияние на Шёнберга, Берга, Бриттена, Шостаковича, Шнитке.
3. В своем творчестве Малер затрагивает темы, никогда не теряющие своей актуальности. Романтический конфликт личности художника и внешнего мира, обращение к душевному миру человека, стремление обрести гармонию, попытки найти истину, вопросы веры, жизни и смерти — те вопросы, которые всегда будут волновать людей и в поисках ответа заставлять обращаться к духовному опыту своих предшественников, таких как Густав Малер.
 |
Александр Радвилович, композитор, профессор Санкт-Петербургской консерватории |
1. Мое знакомство с музыкой Малера началось в восьмом классе десятилетки, когда я купил пластинку его Третьей симфонии. Такое знакомство с его творчеством в виде записей продолжалось довольно долго — в 1970‑е годы музыка Малера исполнялась довольно редко, и я старался по возможности не пропускать такие концерты. Не могу выделить какую-то одну симфонию Малера, люблю их все.
2. В начале ХХ века известность Малера-композитора была несравнима с популярностью Рихарда Штрауса. Триумф, которым сопровождался в 1913 году визит Штрауса в Санкт-Петербург, не шел ни в какое сравнение с реакцией на исполненную в зале Петербургской консерватории в 1907‑м под управлением автора Пятую симфонию Малера. Кстати, в программы двух своих предыдущих приездов в Россию, в московский (1897) и петербургский (1902), собственную музыку он не включал. В то время Малера ценили в основном как дирижера. Теперь о влиянии. Малер был уязвим, трагичен, открыт к диалогу. И ближайшие за ним поколения в этот диалог вступали — в Австрии, Германии, России, где трагизм времени особенно резонировал с музыкой и философией Малера. Примерно с 1910‑х он был кумиром едва ли не всех известных австро-немецких дирижеров, а также композиторов и слушателей. В России 1920‑х аудитория не разделяла восхищение профессионалов музыкой Малера. По иному пути развивалось и композиторское творчество. И лишь в другом трагическом гении — Шостаковиче — проявится мощное влияние Малера. А уже через Шостаковича это влияние скажется и на последующих поколениях российских композиторов.
3. Музыка Малера коммуникативна. Мне кажется, если бы он жил сегодня, то был бы активным пользователем социальных сетей. С ним хочется говорить, взаимодействовать, спрашивать, дискутировать. А еще эта музыка несет в себе «извечный свет» красоты, против которой так восставали представители первого и второго авангарда. Можно сколько угодно повторять, что красота эта не востребована временем. Но не стоит лукавить. В ней есть так необходимая всем надежда.
 |
Алексей Ретинский, композитор |
1. Еще в ранние студенческие годы я услышал Четвертую симфонию, самую камерную у Малера. Помню, что кроме эмоционального впечатления меня удивил сам принцип мелодического развития. В обход классического мотивного развития у Малера изначальный мелодический материал эволюционировал в совершенно новые автономные ипостаси, хотя и связанные с первоначальным импульсом. Мир инвариантной вариативности, где каждый листок на дереве подобен другому, но не идентичен тотально. Пройдя свой слушательский путь вместе со всеми симфониями Малера, сейчас я понимаю, что наиболее резонирующими для меня являются Девятая и Десятая. Этот опыт дерзновенно перешел в прямой диалог: несколько лет назад мною было написано симфоническое сочинение la commedia — по сути, вариации на известный диссонантный девятизвучный аккорд из Десятой симфонии.
2. Малер, как и любимый им Достоевский, верил, что искусство если и не способно спасти мир, то может хотя бы на время вправить вывихнутый сустав эпохи. Очень быстро после смерти автора эта максима по большей части была отвергнута последующими поколениями композиторов. Спасать необходимо было уже себя на реальном поле боя Первой и Второй мировых войн. Либо попасть в неизбежную позицию страуса с головой в песке, искать красоту ради красоты. При этом всем личная установка на поиск правды и столкновение с вызовом эпохи привели Малера к столь новаторским для своего времени музыкальным открытиям (предчувствие додекафонии, полипластовость, постоянное преодоление инерции формообразования, крайне развитое сонористическое оркестровое письмо), что это не могло не осветить путь будущим композиторам-новаторам, от нововенцев до поколения советских шестидесятников.
3. Считаю, что музыка Малера не может быть популярной по своей сути. Слишком многослойна и насыщенна плоть этой музыки, никак не вмещающаяся в какой-либо масс-маркет. При этом можно отметить возросшую за последние десятилетия частоту исполнений музыки автора, что, скорее всего, связано с предельно чистым жестом богоискания и разъятым романтическим экстазисом, так активно вымываемыми из нашего времени всепоглощающей мещанской иронией. Потому мы обречены на Малера. Как он был обречен на свою музыку.
 |
Александр Сладковский, народный артист России и Республики Татарстан, руководитель ГАСО РТ |
1. Я начал слушать музыку Малера, когда уехал работать в Германию в 1994–1995 годах: до этого она мне казалась какой-то непонятной. Так что я пришел поздно к пониманию его творчества. Тогда же не было YouTube, и у меня была фонотека на кассетах, среди которых — чудесная запись Четвертой симфонии Малера. С нее все началось. Мне нравилось играть партитуры Малера в четыре руки с моими друзьями по Московской консерватории. А потом уже Первую симфонию я дирижировал на выпускном экзамене в Петербургской консерватории в 2001 году в Капелле. Когда я возглавил Госоркестр Татарстана, то в начале второго сезона мы тоже с ними исполнили Первую Малера, и так все пошло. Наверное, Малер был амбициозен как композитор, и я ужасно амбициозен как дирижер. Мы с Госоркестром Татарстана исполнили все симфонии Малера и «Песнь о земле». Мы это делали спокойно, подбирались к этому олимпу не торопясь. И огромное счастье для дирижера, что есть оркестр, который реально может исполнить эти грандиозные партитуры. Теперь мы пишем симфонии — только что завершили запись Восьмой симфонии и вокальных частей Третьей. У меня нет какой-то одной любимой симфонии. Магия его музыки заключается в том, что каждая симфония самобытна. Для меня любая симфония этого композитора — абсолютный шедевр, masterpiece. Вершина оркестрового письма.
2. Малер, бесспорно, оказал влияние на музыку XX века, в первую очередь на Шостаковича, который вместе с музыковедом Иваном Соллертинским открыл для публики в Ленинграде малеровские сочинения. И сам Шостакович не раз говорил о влиянии Малера, и это слышно. Потому что пятнадцать симфоний Шостаковича — продолжение принципов письма и композиционных средств Малера. А поскольку, в свою очередь, мы видим влияние Шостаковича на советскую композиторскую школу, то через него идеи Малера нашли широкое распространение в России.
3. Что объединяет все его сочинения и делает их такими современными? Чувство щемящей боли, проходящей через все симфонии, лейтмотив человеческой обреченности. Но при этом Малер всегда дает надежду — и это тоже невероятно актуально. Как без надежды можно смотреть в будущее? Гениальность музыки проступает со временем, теперь люди стали лучше понимать, о чем нам хотел поведать композитор, и это прекрасно.
Александр Сладковский: Седьмая симфония Малера – это космический взлет, воплощенный в звуках
 |
Иван Соколов, пианист, композитор, доцент Московской консерватории |
1. Лет в пятнадцать я заболел «малерией»: почти каждый день слушал по одной малеровской симфонии. Таким образом, каждую прослушал по нескольку раз. Покупал виниловые пластинки, которые продавались. В продаже были не все симфонии. Не помню, с какой все началось. Точно были Первая, Вторая, Третья, Четвертая, Пятая, Восьмая. Шестую и Седьмую послушал в Московской консерватории, в классе Николая Сидельникова. Потом услышал Девятую. Еще вспоминаю, как в Училище имени Гнесиных мы всем курсом слушали «Песнь о земле». Рассказывал нам о ней наш классный руководитель Владимир Бочкарёв. Но вот с чего началось знакомство с Малером, я забыл. Так и с любимой симфонией: не могу сказать определенно. Одна из тех, которые перечислил. Возможно, Третья.
2. Влияние Малера на музыку XX и XXI веков огромно.
3. Популярность музыки Малера кроется, во-первых, в ее гениальности. А во-вторых, в невероятной наполненности содержанием. Каждая из малеровских симфоний – индивидуальная музыкально-философская концепция всего нашего бытия. И это чувствуется всеми, кто слушает его музыку.
 |
Александра Филоненко, композитор |
1. Помню, когда мне было четырнадцать или пятнадцать лет, я впервые услышала «Песни об умерших детях» Малера. О них упоминал на занятиях композиции в музыкальном училище Владимир Григорьевич Тарнопольский – показывал мне ноты и анализировал партитуру. Когда я впервые услышала «Песни об умерших детях», вокальный цикл произвел на меня неизгладимое впечатление и потряс тонкой ранимостью, выверенностью гармонии и прочувствованной вокальной партии. В то время я еще не писала для голоса, и кто бы мог подумать, что вокальная музыка станет моим главным жанром, а вокальный цикл «К далекой Гермине» будет некой реминисценцией «Песен об умерших детях». Меня поразила инструментовка, в особенности излюбленные мной кроталы и соло духовых. Также сама вокальная партия явилась для меня открытием и стилистическим мостом к нововенской школе, особенно к вокально-инструментальной музыке Берга. После «Песен об умерших детях» я начала открывать для себя, конечно же, симфонии Малера, начав с Пятой. И здесь меня поразила работа с оркестром в целом. То, что делает Малер с оркестровой фактурой, можно, пожалуй, сопоставить с Брукнером, Штраусом, а позже с Бергом. В этом отношении он титан. Параллельно Первая и Четвертая симфонии стали продолжением моих пристрастий. Только позже я открыла для себя неоконченную Десятую. Думаю, она и «Песни об умерших детях» – мои любимые сочинения Малера. Адажио из Десятой симфонии – вершина мелодизма, жемчужина оркестровой ткани и преддверия музыки XX–XXI веков. Находки в голосоведении, огромные прыжки в мелодии, замедления-ускорения – это чистый Малер!
2. Влияние безусловное и сильное, как в оркестровой, так и в вокальной музыке. Именно через Малера протянута нить к Бергу, Шостаковичу, Ноно, Булезу. Послушайте в особенности первую часть Четвертой симфонии Шостаковича или «Воццека», «Три пьесы для оркестра» Берга. Интонационность, работа с оркестровой фактурой, образность, обращение к жанровости, темы природы и так далее. Именно через Малера, который ввел соло духовых, идет связь с Шостаковичем. А интервальная работа в вокальной партии роднит Малера с Бергом, Ноно и Булезом.
3. Мне кажется, что музыка Малера так востребована благодаря ее бездонности и многогранности. В ней столько идей, материала, с которым исполнитель/дирижер может все больше открывать возможность для интерпретации. Также музыка Малера визуальная и многоплановая. В концерте она всегда будет стоять на первом месте.
 |
Настасья Хрущева, композитор, профессор Санкт-Петербургской консерватории |
1. С Шестой симфонии. Она и любимая.
2. Слушать и тем более любить Малера в эпоху постмодерна было как будто бы стыдно. Малер воспринимался как метанарратив, совершенно неприличный в своей огромности, сладкой терпкости, стремлении дойти до предела и дальше. Поэтому на композиторов ХХ–XXI века – до периода метамодерна – он влиял хоть и сильно, но как бы вопреки: как прорывающийся сладкий морок подсознания, вытесняемая юнгианская тень. Но можно ли вообще полностью уйти от Adagietto Пятой симфонии? Куда бы ты ни шел – все равно попадешь на Курский вокзал висконтиевской Венеции.
3. Я считаю, что сегодня невероятно актуален не только Малер, но и малероведение. Какие я вижу здесь возможные направления: исследовать симфонии как макроцикл, но не в обычном смысле (когда мы выделяем связи между интонационными фабулами разных симфоний, например), а таким образом, чтобы вообще забыть, что между симфониями есть какие-то границы. Скажем, исполненный метафизической тревоги лендлер, мрачно-гротесковый фрейлехс и особый ностальгически-иронический тип неоклассицизма: эти модусы могут быть исследованы сами по себе, сразу – насквозь – во всех симфониях.
Также как отдельные феномены малеровской музыки могут быть исследованы:
 |
Дмитрий Юровский, музыкальный руководитель и главный дирижер Красноярского театра оперы и балета |
1. Мое знакомство с музыкой Малера произошло в детстве. В нашей московской квартире была коллекция пластинок, в том числе с записями Леонарда Бернстайна, одного из главных популяризаторов малеровского наследия во второй половине XX века, и мы периодически их слушали. Когда наша семья переехала в Германию, у меня появилась возможность смотреть концерты Бернстайна на видеокассетах. Первой малеровской партитурой, которую я продирижировал, была Пятая. На тот момент мой профессиональный стаж составлял восемь лет, и мой репертуар постепенно расширялся, но я старался, насколько это было возможно, отсрочить работу над произведениями Малера, так как считал, что недостаточно зрел для них. И думаю, что поступил абсолютно правильно. Мне сложно говорить о любимых симфониях. Каждая из тех, с которой ты выходишь к оркестру, становится для тебя особенной и меняет твое отношение к ней. Симфония, знакомая по чужим исполнениям, и симфония, продирижированная тобой, — это не одно и то же. Когда ты выходишь с ней к оркестру, она становится твоей любимой. Но, пожалуй, наиболее теплые чувства и некоторую грусть вызывает у меня «Песнь о земле».
2. Просто упомянуть о том, сколько разнообразных идей почерпнули в партитурах Малера такие композиторы, как Шёнберг, Берг и Шостакович, едва ли будет достаточно. Одна из главных причин, почему малеровская музыка влияла и влияет на потомков, заключается в том, что этот мастер, как, впрочем, и Рихард Вагнер с Рихардом Штраусом, дал возможность иначе взглянуть на использование инструментов оркестра, на форму, которая у него местами, так скажем, «отсутствует», если смотреть на нее с классических позиций. Что касается этих аспектов, значение творчества Малера для искусства XX и XXI столетий огромно и бесконечно важно.
3. Музыка Малера невероятно эмоционально насыщенна, а местами эта эмоциональность переходит все границы, прежде установленные искусством, и достигает, можно сказать, истерики, что вполне созвучно с психологической атмосферой нашей эпохи и не оставляет равнодушным современного слушателя. При этом Малер дает пищу и для тех, кто хочет воспринимать его творения с сугубо интеллектуальной точки зрения, и для тех, кто при слушании не хочет прятать свои эмоции. Его можно назвать универсальным композитором, музыка которого одинаково сильно воздействует и на мозг, и на душу.
