Ростислав Протасов:
«Геликон» – это семья

О том, что происходит в «Геликоне» сейчас, о переезде на новые склады и о многом другом с заместителем генерального директора-художественного руководителя по художественно-постановочной части и техническим вопросам Ростиславом Протасовым (РП) побеседовала Ирина Шымчак (ИШ).

ИШ Наверно, такого еще никогда не случалось, чтобы сцена не работала и не было спектаклей более трех месяцев… Как вы следите за работоспособностью сценического оборудования? Как за ним «ухаживаете», чтобы оно не запылилось?

РП Оборудование пылится в любом случае. Поскольку у нас был карантин, мы оставили механизмы в покое и дали им отдохнуть. Как обычно, на лето у нас запланированы профилактика и проверки, все это будет, а на сегодняшний день занимаемся тем, что переезжаем и осваиваем новые складские помещения, которые были переданы «Геликону» в марте. Мы их приняли, и буквально в последнюю неделю перед карантином начали перевозить имущество, которого за эти годы накопилось немало. Все силы брошены на переезд, и мы надеемся завершить эту работу до середины июля. Вся наша постановочная часть занимается перевозкой, упаковкой и ревизией театрального имущества.

Новый склад – это уникальный комплекс, построенный для московских театров Правительством Москвы. Я считаю, что это, в первую очередь, большая заслуга Дмитрия Бертмана, потому что появление такого комплекса – его инициатива. Еще будучи во временном здании на Новом Арбате мы понимали, что это – единственное, что может нас спасти. Все оперные спектакли – объемные, а с возвращением в отреставрированное здание театра на Большой Никитской и с увеличением сцены этот объем вырос раза в четыре, если не в пять. Наш репертуар – настоящее достояние, избавляться от старых спектаклей нерентабельно, за редким исключением. Нельзя не учитывать также тот факт, что все спектакли, стоящие у нас в репертуаре, отлично вписываются в афишу «Геликона» и пользуются заслуженным вниманием и любовью у зрителей. Нам просто нечего снимать из репертуара. Поэтому мы боролись за то, чтобы получить большую площадь. Правительство Москвы и Департамент культуры пошли нам навстречу, учитывая наши потребности и обстоятельства.

ИШ Расскажите подробнее о новом складе. Что он из себя представляет?

РП Это современный складской комплекс, в 28-ми километрах от МКАД по Калужскому шоссе. Территория наших помещений – 4750 квадратных метров. Из них четыре тысячи предназначено под хранение декораций и порядка 700 метров отведено под хранение костюмов, светового и звукового оборудования, которым требуются специальные условия. Наконец-то мы сможем нормально разместить наше имущество. Но этот склад пока еще не открыт, потому что в связи с эпидемиологической ситуацией строительные работы были прекращены. Скоро его закончат, и тогда мы окончательно туда переедем.

Я видел много складских помещений и у наших зарубежных коллег, и в дружественных театрах. Мне понравилась, как все устроено в Немецкой опере на Рейне, объединяющей два города – Дюссельдорф и Дуйсбург. Там организовано совместное хранение декораций, ведение учета, списывание, определение рентабельности. Причем, какие-то спектакли они хранят по 20 лет, а от каких-то избавляются сразу. Плюс еще репетиционная база, которая совмещена со складской, и тогда, прежде чем монтировать на сцене, можно сделать какие-то декорации недалеко от складских помещений. В зарубежных театрах всегда очень короткий выпуск, а репетиционный период длится две-три недели. Времени и сцену дают крайне мало, простоя нет, поэтому там находят такой способ. У нас сейчас с такой площадкой пока не получилось, но это не говорит о том, что мы забросили эту идею. Мы – руководство театра, во главе с Дмитрием Александровичем Бертманом, лелеем надежду, что, может быть, у нас тоже будет такая площадка без зрителей, где можно проверять какие-то задуманные вещи на стадии первоначальных репетиций, чтобы не отнимать драгоценное время у режиссера-постановщика и артистов. Это уже вопрос перспективного развития.

ИШ В этом году не только «Геликон», но и вы отмечаете юбилей – 20 лет работы в театре.

РП Да, 19 апреля исполнилось 20 лет. Правда, сначала я работал в составе административного отдела, потом стал заведующим постановочной частью, а  через какое-то время – уже заместителем директора по этой линии. Но с Дмитрием Бертманом и театром я был знаком очень давно. И на спектакли, и на премьеры приходил регулярно, знал, что такое «Геликон» и знал, куда, в какую семью, я иду. С апреля 2000 года, а это был 10-й сезон, я тружусь в театре «Геликон-Опера», как заместитель художественного руководителя-генерального директора по художественно-постановочной части и техническим вопросам. За 20 лет и название занимаемой должности заметно подросло.

ИШ Какие ключевые моменты, вехи на этом пути вы бы для себя обозначили как этапные?

РП Я пришел в театр, имея достаточный опыт, в том числе руководства постановочной частью (до этого я был директором театра-студии «Человек»). Буквально за три месяца я познакомился со всеми сотрудниками и сразу влился в коллектив, а с сентября начал под себя настраивать постановочную часть, которая в тот момент была весьма малочисленной. Звукового цеха, как такового, в принципе не было, осветительский цех по оснащению на 2000-й год тоже оставлял желать лучшего. Все же «Геликон-Опера» находился в здании, которое считалось памятником архитектуры. Не было DMX-линий, надо было их организовывать, пробивать в стенах. Это была очень кропотливая работа, требовался проект. Мы умудрились приобрести DMX-овые линии и даже более-менее нормальный световой пульт, правда, не новый (с ним нам помог Департамент культуры). Постепенно мы стали участвовать в разных конкурсах, писать заявки, приобретать по крупицам более современное оборудование.

Потом возникла проблема, как протянуть все линии, потому что стены трогать было запрещено. Придумали времянки. А прогресс шел вперед, нужно было идти в ногу со временем несмотря на то, что сцена была маленькой, но требовала к себе особенного отношения. Театр развивался, увеличивалась труппа – артисты хора, солисты, приходили новые творческие силы, приглашенные режиссеры и художники.

Спектакли из небольших, даже те, которые уже были, например, «Кармен» (1996),  «Царская невеста» (1997), потихонечку за время существования выросли по масштабам для большой сцены. Помню, какое-то время «Кармен» и «Царская невеста» существовали в двух вариантах: один вариант мы играли на Большой Никитской в Зале Шаховской, второй вывозили на многочисленные гастроли за рубеж, где были большие сцены. А были спектакли, которые мы вообще не могли играть на Большой Никитской.

«Травиата» в 2000-м году стала первым спектаклем в «Геликоне», в создании которого я участвовал, как заведующий постановочной частью. Помню, репетировали мы во Дворце культуры «Прожектор». Потом она была показана в большом туре по Франции в октябре 2000 года. Развитие театра шло стремительно, спектакли из камерного зала превращались в большие полотна и с успехом шли на гастролях. Этот период с 2000 по 2008 годы был наполнен множеством интересных совместных проектов с разными продюсерскими зарубежными агентствами. И когда в канун 30-ти летнего юбилея, спустя пять лет после возвращения на Большую Никитскую, мне задали вопрос «Как вы себя ощутили, когда вошли в отреставрированный театр?», я ответил: «Да никак! Просто работа…». Некогда было стоять и любоваться. Нужно было срочно осваивать все пространство, новые технологии, выпускать премьерные спектакли и переносить весь текущий репертуар.

ИШ Период реконструкции театра вы вынесли, можно сказать, на своих плечах. Вы тесно общались со строителями, перерабатывали планы…

РП Речь о реконструкции шла уже тогда, когда был жив Александр Семенович Бертман, директор Дома медицинского работника. У нас не было нормального подъезда, не было нормального складского хранения, и возникал вопрос, что для развития театра нужна приличная сценическая площадка, которой бы театр соответствовал. Когда я пришел в «Геликон-Оперу», было два варианта проекта. Начали потихоньку обсуждать, и к 2003 году в мастерской «Моспроект-4» (руководитель Д.В. Буш) архитекторы разработали пилотные проекты. Они были разные, и мы с Дмитрием Александровичем Бертманом, с Игорем Анатольевичем Нежным, со многими людьми, которые переживали, хотели и не понимали, для чего нужно построить театр, обсуждали эти проекты в течение, по-моему, двух лет. Наконец, в 2005 году мы получили тот проект, который лег в основу, хотя потом тоже были некоторые переделки. Мы подгоняли под себя то, что нам не нравилось.

Нам очень сложно было освоить временную площадку, в которой до нас размещался театр «Et Сetera» Александра Калягина с труппой в 120 человек. А мы переехали со своим коллективом в 450 человек, плюс еще оркестр, плюс еще хор – для этого тоже надо было половину театра переделать. Очень много надо было сделать по оборудованию, по освещению, по акустике – это все не подходило нам. Пришлось срезать несколько рядов в зрительном зале, чтобы устроить яму и не потерять зрителя, чтобы было хоть 320 мест, потому что не может быть артистов на сцене больше, чем в зрителей в зале.

Денег на это, конечно же, не было. Поэтому мы своими силами перекрасили старый ракушечник в наши брендовые цвета – оранжевый и синий, перетянули лавки, которые были сломаны. Наш переезд практически держался на энтузиазме работников театра, которые знали, ради чего они переезжают в это не предназначенное для оперы помещение. Потом была еще отдельная история, как мы боролись с акустикой в течение полутора лет: все стены были затянуты тканью, их тоже обшивали недорогой вагонкой. Звали разных специалистов, которые давали порой диаметрально противоположные советы. Шли на все. Более-менее в какой-то момент зал нам поддался, сдался.

Летом мы выпустили уже на этой сцене на Арбате нашу первую премьеру. Ох, и тяжело она нам досталась! Нам пришлось менять все на сцене, ведь на нее невозможно было ничего занести. Это все-таки был лекторий и для декораций, которые нужны для оперы, тем более для насыщенной оперы с большим количеством участников, места не было. Мы выпустили два первых крупных спектакля, уже перешагнув за рамки сцены на Большой Никитской, которую освоили вдоль и поперек, в высоту и в ширину. Это были спектакли «Сибирь» и «Борис Годунов».

Дмитрий Бертман: Я ощущаю себя защитником театра

И каждый раз повторялась такая история. Мы заносили декорации через уличный сарай, который принадлежал не нам, а ресторану «Генацвале». Дмитрий Александрович договаривался с руководством ресторана о совместном использовании этого входа, поскольку единственный вход в театр со стороны входа в многоэтажную башню через Новый Арбат использовать для этих целей было невозможно и даже опасно. Тем не менее, мы просуществовали в этом здании восемь лет, выпустили большое количество спектаклей, которые послужили заделом для новой сцены (мы уже точно знали параметры). И Игорь Анатольевич Нежный, и другие приглашенные художники создавали декорации так, чтобы мы могли их использовать на новой площадке. Но, конечно, до 2015 года было еще очень далеко. Четыре года пролетели, и реконструкция встала на время застоя, потом истекли контракты, которые были заключены Правительством Москвы на 5 лет, и надо было все перезаключать. Только на заключении контрактов мы потеряли год. И так далее… Это уже история строительства. И этапы нашего жизненного пути к сегодняшнему 30-летнему юбилею!

ИШ Зато сейчас сцена в «Геликоне» славится своими суперсовременными технологиями. И не случайно, кстати, для показа своего спектакля «Семь притоков реки Ота» на чеховском фестивале в Москве знаменитый Лепаж из всех театров Москвы выбрал именно «Геликон» – такой технологичной сцены больше нет ни у одного театра в Москве.

РП Каждое здание, каждый театр – индивидуален, похожих театров нет. Наша сценическая коробка была придумана главным художником и главным режиссером «Геликон-Оперы» – то есть Игорем Нежным и Дмитрием Бертманом, чтобы создавать спектакли, которые являются лицом театра. Сначала была масса всяких технологичных задумок, но уже потом, когда пришло понимание, мы отбрасывали то, что не будет востребовано (а то ведь как бывает во многих театрах – открываются, а многое из техники не используют).

Могу сказать, что все лучшие специалисты, которые работают у нас в театре, пришли к нам «детьми» и сумели сделать карьеру. Я могу перечислить тех людей, которые на сегодняшний день являются хедлайнерами в своей профессии не только у нас в театре. Это Денис Енюков, по образованию – скрипач, но он сделал себя востребованным мастером по свету. Обладая твердым характером, Денис осваивал профессию художника по свету на моих глазах, в результате на сегодняшний день он ставит много спектаклей, и Дмитрий Бертман приглашает его на постановки не только в «Геликон-Опере», но и за рубежом. В сентябре 2019 года он ангажировал Дениса для «Евгения Онегина», который ставился в Новом Национальном театре Токио. Денис Енюков тоже много работает с другими коллективами.

Максим Лосев-Демидов, заведующий художественно-постановочной частью, пришел к нам исполнять роль Джека-Потрошителя в «Лулу» Берга. Но я его убедил, что ему не обязательно быть артистом, в театре любая профессия – творческая. Главное – как ты относишься к ней. Максим, конечно, сильно вырос здесь.

Андрей Караваев, заведующий монтировочным цехом, историк по образованию, подавал большие надежды, до сих пор обожает археологию и постоянно ездит на раскопки. Когда он к нам пришел, помню, я проверял его паспорт, есть ли ему 18 лет… На сегодняшний день Андрей Караваев – специалист, которому нет равных. Он великолепно разбирается в сложном механическом оборудовании сцены, вник во все тонкости и сложности его обслуживания, плюс еще руководит таким сложным цехом, как декорационно-монтировочный. В этом цеху у нас трудится несколько человек, которые регулярно проходят обучение и имеют доступ к нашей компьютерной базе управления. Это серьезная система, любой вход в нее фиксируется, поскольку это связано с жизнью людей.

Я сейчас назвал нескольких человек в разных областях, которые, я считаю, выросли в театре. На них держится наша «геликоновская» система семейных ценностей.

ИШ А звуковики?

РП Со звуком все время была очень сложная ситуация. Честно скажу, изначально звук для нас имел второстепенное значение, в приоритете была качественная акустика. В рамках определенного бюджета мы до последнего боролись, чтобы у нас была приличная естественная акустика в зале.

Года два назад мы поняли, что нам надо очень тонко работать со звуком. Ни одно мероприятие не обходится без звукорежиссеров, у которых свои задачи: очень важно, чтобы в оркестре было слышно все, что происходит на сцене, а в глубине сцены солисты слышали оркестр. Причем это не должно быть обычной «подзвучкой» – в оперном театре этого не может быть априори. Это филигранная работа звукорежиссеров. У нас работали разные люди, некоторые остались до сих пор. Но когда пришли Петр Лосев с Людмилой Уманец, мы поняли, что это звукорежиссеры совершенно другого уровня. И команда звукового цеха заработала по-новому.

Конечно, нужно сказать отдельное спасибо нашим главным художникам Игорю Анатольевичу Нежному и Татьяне Георгиевне Тулубьевой. Благодаря их профессионализму и таланту, а самое главное, единомыслию и совпадению творческих замыслов в совместной работе над постановками с Дмитрием Бертманом, «Геликон-Опера» стоит на прочной художественной базе, и я с удовольствием вот уже двадцать лет стараюсь каждый раз прислушиваться к ним, учиться и развивать свой вкус в работе.

Переехав в новое здание в 2015 году, все мы – команда «Геликона» – на этом не успокоились. Мы постоянно укрепляем материально-техническую базу, и идем, идем вперед.

ИШ На текущий момент оборудование сцены вас полностью устраивает?

РП «Полностью устраивает» – такого не может быть никогда. Дело в том, что даже верхнюю и нижнюю механику через какое-то время надо будет менять. Где-то достаточно профилактической поддержки, а что-то просто выходит из строя. Если ты хочешь, чтобы у тебя все было хорошо и высококлассно, надо не только профилактически работать с оборудованием и тратить на него достаточно большую сумму денег. Любая техника любит, когда к ней относишься с уважением. Не только люди, но и техника тоже. Пока с техникой не поздороваешься, не обнимешься, не поцелуешься, не поговоришь с ней, она на тебя не работает. Когда ты молишь ее, чтобы она тебя не подвела, она тоже тебя слышит. Поэтому все техническое оборудование, как и всё в театре – живое. И стены живые. Как ты к этому ко всему относишься, так и оно относится к тебе. Слава богу, что и у Дмитрия Александровича, и у наших артистов, и у начальников служб есть такое понимание. Поэтому спустя пять лет, после того как мы пришли в театр, это чувствуется. Театр не мертвый, он живой. Он выглядит чистым, светлым, достойным.

ИШ И очень уютным. Вы выступаете в «Геликоне» даже в тройной роли: как технический директор, как художник-постановщик и как режиссер-постановщик. Соединяете в себе несколько ипостасей. А вам самому что ближе?

РП Я и сам задавал себе этот вопрос. Когда мне исполнилось 50 лет, наверно, я ответил для себя. У меня нет каких-то амбиций, когда бы я шел по головам для того, чтобы поставить спектакль или сделать что-то еще. Я очень рад, что в нашем коллективе есть поддержка идей, которые у меня возникают. Кстати, именно Дмитрий Бертман предложил мне поступить в ГИТИС на факультет музыкального театра.

На самом деле, если ты берешь на себя ответственность за выпуск спектакля, за прокат его, ты вольно или невольно являешься членом команды, которая все это делает. Для того, чтобы эта команда работала как часы, нужно, что называется, свой нос «засунуть» во все двери. Да, я всегда нахожусь в работе, ее всегда очень много, и если мне что-то предлагают, я соглашаюсь, параллельно со всей основной работой.

Я не страдаю от того, что, допустим, нет моего «имени в титрах». Я всегда буду работать, потому что мне интересно работать с нашими артистами, которых я очень люблю, мне интересно работать со службами, которые я очень хорошо знаю. Я знаю весь постановочный процесс «от и до». Знаю этапы своего развития, знаю, как все соединить, или не соединить, и чтобы это было безопасно, и чтобы это выглядело увлекательно. Это тоже определенное развитие. Когда говорят, что это было «достойное мероприятие» – это так же и мое мероприятие, и я всегда получаю от этого удовольствие.

ИШ Ваша первая режиссерская оперная работа – постановка спектакля «Алеко» Рахманинова. Постановка выразительная, объемная, запоминающаяся. Эта работа была сделана в тандеме с берлинским художником Валерием Кунгуровым. Как вы нашли Валерия, и как родился ваш творческий союз?

РП С Валерой Кунгуровым мы были знакомы очень давно, нас познакомил еще в 2010 году общий друг (и мой педагог) Филипп Ситников. Мне очень понравились его эскизы, которые я увидел на выставке театральных художников в Третьяковке на Крымском валу. Я купил несколько его эскизов, и эти работы висят у меня дома, вдохновляя меня. Потом была встреча, на которой мы говорили о том, что нам надо что-то вместе сделать. Когда речь зашла об «Алеко», у меня даже мысли не возникло о ком-то другом. Я сразу подумал о его колористике, его видении мира, его почерке, его пластике. Поэтому я ему позвонил и сказал, что есть такая тема – «Давай сделаем «Алеко». Но только это будет в Малом зале».

А за год до этого мы с Ильей Ильиным там же, в Белоколонном зале княгини Шаховской ставили «Семь смертных грехов» Вайля. Когда мы это делали, перед нами стояла очень сложная задача. Мне нравятся спектакли, которые идут в зале Шаховской, например, потрясающая работа – постановка Дениса Азарова «Доктор Гааз» 2016 года (композитор А. Сергунин). Но это очень тяжелый спектакль в постановочном плане. Нужны четыре смены для того, чтобы в этом зале все смонтировать, и на проведение спектакля за кулисами нужно выделять девять человек. Спектакль небольшой, а коллажных перемен много (художник Дмитрий Горбас придумал эффектную коллажную историю, где постоянно что-то меняется), и это технически сложно. По этой причине, к сожалению, этот спектакль редко идет на сцене зала Шаховской.

Я всегда говорю всем художникам: «Ребята, кто берется за Малый зал, убирайте всё! Зал – самодостаточный. Артисты – прекрасные. Остановитесь на них, свет – феноменальный!». Кстати, это была идеология Дамира Исмагилова, нашего главного художника по свету, рассчитанная на много лет вперед, и мы до конца еще не все использовали. Идея светового решения зала возникла до того, как мы уходили на реконструкцию, но было очень сложно воплотить ее в жизнь. Только благодаря реконструкции мы смогли в это пространство, сохранив деревянный пол, деревянные лаги, «вписать» подвеску световой рамы, которая никому не мешает и живет своей жизнью, совершенно не обращая на себя внимания в этом историческом зале.

Когда Илья Ильин, приступая как режиссер к постановке спектакля «Семь смертных грехов», предложил мне поработать художником-постановщиком, я с удовольствием согласился. Мне было интересно доказать всем, что в этом спектакле, в этом зале можно сделать пространство, решить его достаточно аскетично, но в то же время, чтобы оно работало. Я считаю, что у нас получилось. Работает все, на сцене нет ничего лишнего. И костюмы подчеркивают работу артистов. Самое главное в этом спектакле – артисты, они работают «на носу» у публики и ничего не существует отдельно – ни свет, ни костюмы, ни элементы декорации.

Я тогда предложил Валере Кунгурову в «Алеко» сделать акцент на костюмах, а все остальное убрать. Мы долго ломали голову, было много вариантов, и в результате мы решили, что просто делаем ковры. Ковры и шатер. Из реквизита у нас были еще декоративные фонари, которые тоже сделаны по эскизам Кунгурова. Я не могу сказать, что дешево обошлась печать линолеума. Слава богу, наши друзья-партнеры из компании «Art De Vivre» разрешили сделать фотографии редких и очень дорогих персидских ковров. Они нам дали рисунки, которые мы использовали в коллаже, Валера создал коллаж, и мы печатали его на качественном линолеуме. А все остальные акценты были сделаны на костюмы и артистов.

Должен сказать, мне было очень приятно, когда в свое время Ольга Эдуардовна Жукова, генеральный директор концертного зала «Зарядье», предложила открыть его театральную деятельность нашим спектаклем «Алеко». Дмитрий Александрович поддержал, и получилась удачная премьера на сцене «Зарядья». Правда, мы в два раза увеличили оркестр и хор для этой уникальной сцены. Но точно так же мне нравится, как «Алеко» смотрится и звучит в нашем Большом зале «Стравинский». Я считаю, что у нас получился достойный спектакль-трансформер.

ИШ Что помогает вам в жизни оставаться оптимистом, который излучает энергию и других заряжает?

РП Просыпаюсь утром, светит солнце, и я уже радуюсь. Если честно, я не переношу зиму, потому что не люблю короткий день. Ненавижу, когда он быстро заканчивается, а утром, когда темно, с трудом просыпаюсь. Сейчас я могу вставать хоть в пять утра. Наверно, я зависим от природы.

За приличный отрезок жизненного пути я научился цепляться за хорошее, которое ведет тебя вперед. Мне нравится быть одному, нравится копаться во всем, чтобы посмотреть, прочитать. Последние два месяца стали для меня большим заделом на будущее, как будто произошел внутренний взрыв. Вспоминаю слова Андрея Кончаловского о том, что «мужчина – это созерцатель». Мужчине чаще нужно «смотреть на мир». А для этого надо остановиться и осмотреться по сторонам, что тебя окружает. Часто, когда была возможность, я путешествовал, куда-то уезжал, чем-то напитывался, а Москва, которую я очень люблю, всегда была на последнем месте, она же здесь. Москва – это единственный город, который стабильно наполняет меня энергетикой, даже когда просто ходишь по улицам города. Когда тебя одолевает усталость, выйдешь из дома, погуляешь по городу, и тебе уже хорошо. Набережные, дома, все это тебя отрезвляет, и это до сих пор существует. Я думаю, что в этом году ехать летом никуда не придется, так что: «Да здравствует Москва!»

ИШ Как думаете, зрители вернутся в залы?

РП Судя по настроению тех зрителей, с которыми я на связи, очень многие этого ждут. Эта «диванная» история просмотра спектаклей сидя дома, которая поначалу всех очень радовала, сейчас сходит на нет. Зрители хотят общения, которое дает театр, обмен энергетикой с артистами. Конечно, мы ждем, как будет развиваться ситуация. Скорее всего, наша осенняя афиша изменится, но все будет зависеть от того, придет или не придет вторая волна эпидемии. Я все-таки надеюсь, что в сентябре начнется полноценная театральная жизнь. И наши зарубежные партнеры, с которыми мы много работаем, и мои знакомые, и коллеги настроены именно на осень 2020 года. А на 2021 год у нас уже большие планы.