Результаты высокого напряжения

Распределение мест предугадывалось до начала конкурса. Нет, я не отношу себя к поклонникам конспирологии. И не примусь искать скрытых интриг за членством в коллегии судей профессора одного претендента на победу или дружбой председателя жюри с наставником другого фаворита среди скрипачей. Я о другом – о форме рассмотрения заявок. От первых конкурсов и до недавнего времени очное прослушивание участников, допускаемых к первому туру, дарило шансы открытиям и сюрпризам. Сегодня с конкурсантами знакомятся по видеозаписям, заранее, поэтому в зарождении личных симпатий еще до начала выступлений мало сенсационного. Ну а те, кто познакомился с исполнителями уже на конкурсе, анализировали закономерности.

Первая похожа на парадокс. Стремление к совершенству уживается с отпущением технических грехов. Как бы ни были заметны уху и глазу, оказывается, они необязательно дисквалифицируют участников и не препятствуют даже высокой премиальной оценке их выступлений. Второе наблюдение. Изменились исполнители, по гражданству или происхождению представившие Китай, Японию и Корею. Только Сирена Хуань, выступившая за США, всецело отвечала собирательному образу «большой азиатской лиги исполнительского спорта». Женственно-музыкальную Чису Китагаву из Японии, напористую Ли Субин из Республики Корея без оговорок к «лиге» не отнесешь. Почти не разделить Восток и Запад в творческой манере Донгюня Кима, все сложнее от одного тура к другому было это сделать у Маюми Канагавы.

Из конкурсных записных книжек:

«Исполнительница отражается в зеркале стиля (правда, в Пятом концерте Моцарта он был выдержан до конца) и скользит по поверхности чувства при заметной эмпатии к музыке и партнерам… В финале проявились многие ее профессиональные качества, позволившие преодолеть испытание на волю и техническую выдержку».

Представление об азиатской технической предсказуемости разрушила Моне Хаттори. С Фантазией на тему из оперы «Фауст» Г. Венявского она вышла за границы виртуозного риска. Во второй тур японскую скрипачку не допустили. Так же, как и запомнившуюся большой серьезностью, зрелой подготовкой Меруэрт Карменову из Казахстана. Ни чистый риск, ни только профессиональная прочность не оказались вески. Конкурсное напряжение возникло между другими полюсами.

Но сперва нужно поговорить о конкуренции инструментов. Кажется, аксиомой утверждение: звук равен личности скрипача. И все же здесь условия не уравнены. Пожалуйста, скрипки, созданные в одном, 1721, году. Сноровистый «золотой Страд» в руках Марка Бушкова и нестандартная находка Сергея Догадина – изумительное по обертоновым качествам дитя Доменико Монтаньяны. Как сравнить их между собой, или с прекрасным Пьетро Гварнери у Маюми Канагавы, или с инструментом, который арендует Милан Аль-Ашаб? У него не то чтобы незнатная (на скрипке того же мастера играл когда-то Владимир Спиваков), но все же скромная итальяночка Франческо Гобетти. Потом время, проведенное со скрипкой. Счастливец, если она твоя! Иной путь к взаимопониманию с инструментом, предоставленным специально для конкурса. Голоса госколлекционных Гваданини пробудили Айлен Притчин и Анна Савкина, Страдивари 1707 года – Леонид Железный.

Из конкурсных записных книжек:

«Трудно детализировать ошибки после «Размышления», где весь артистический аппарат скрипача, его напряженный нерв, экспансивность счастливо соединились вместе, чтобы напомнить, как проникновенно, со сладкой вкрадчивостью русского звука, может прозвучать эта пьеса».

Два тура Леонида Железного не были нерушимо стабильными, но подарили один безусловный исполнительский шедевр – «Размышление» П. И. Чайковского, и, честное слово, состязание, носящее имя Петра Ильича, этого полностью заслуживало. От стихийной и глубокой музыкальности исполнителя, прирожденного романтика, чаще бились не только женские сердца. Леонид Железный отмечен дипломом жюри, так же – его партнерша по ансамблю Анна Тамаркина. Они составили один из самых гармоничных сценических дуэтов. Успешным было содружество концертмейстера Юрия Панова и Равиля Ислямова (помимо Леонида Железного, жюри выделило этого скрипача как лучшего участника второго тура, не прошедшего в финал). Прекрасно чувствовали друг друга Лукас Генюшас и Айлен Притчин. Органичен проверенный дуэт Адама Скумала и Милана Аль-Ашаба. Замечательную поддержку исполнителям оказала Даша Мороз.

Отдельное посвящение оркестру Московской филармонии под управлением Юрия Симонова. Берусь аргументированно настаивать, что это была достойная работа. Симонов – практик и теоретик аккомпанемента. На страницах вышедшей недавно книги он скрупулезно анализирует дирижерские задачи в «Вариациях на тему рококо», Первом фортепианном и Скрипичном концертах П. И. Чайковского. Мне довелось видеть и подготовленные к конкурсу партитуры с детальными отметками пожеланий каждого скрипача – его цезур, точных (или возможных) смен динамики и темпа. Обладая высокоразвитой техникой, позволяющей гибко вести оркестр, поддерживать дыхание исполнения, незаметно сшивать границы формы, Симонов дает солистам большую свободу, но не ограничивается формальным оркестровым фоном, а предлагает массу находок, на которые умный исполнитель, избавленный от самодовольного упрямства, всегда откликнется как полноценный партнер. Поэтому в три вечера мы услышали ограненного благородными штрихами Моцарта и шесть, отличных друг от друга, концертов Чайковского – камерных, открытых, размеренных, моторных. Это были трактовки чуткие в динамическом и темповом отношении. А если дирижер и настаивал на своих темпах в оркестровых tutti, скажем, в первой и особенно третьей части концерта Чайковского, выполнив авторскую ремарку Allegro vivacissimo, – то затем следовало solo, не поддерживаемое оркестром, где скрипач волен был определить удобный для себя темп.

Критическое суждение о том, что злополучная неудача Марка Бушкова в финале вызвана отсутствием взаимопонимания с дирижером, кажется мне неверным. В концерте Моцарта мы встретили вполне состоявшийся ансамбль. Но исполнение Чайковского создавало впечатление психологической изнуренности солиста.

Из конкурсных записных книжек:

«Возникали чудные в простоте решений эпизоды, музыкант одерживал верх над произведением ненадолго и снова сдавал бастион. С каждым тактом игра солиста и оркестра становилась принципиально разномасштабной».

Неустойчивая интонация и блуждающие темпы, неточности ритма и съежившийся от неуверенности звук. Ошибки возникали в непредсказуемых и не связанных с ансамблем местах. Самые заметные – в третьей части (октавы дубль-штрихом перед Molto meno mosso, флажолеты, бедствие которых предугадывалось еще по нескольким предшествовавшим тактам). В защиту объективности, одна дирижерская неточность в тот вечер была. Перед каденцией первой части трижды следуют потактовые фигуры: восходящие аккорды солиста – ответ оркестра. К третьей оркестровой фразе дирижер не подал отчетливого ауфтакта, а вместо этого сделал движение в сторону солиста. Оркестр несколько смазанно, но вступил. Здесь человеческое право на ошибку, которое не отнять даже у большого профессионала. Недостойно захлебываться фальцетом: «Акела промахнулся!» Правильнее оценить реакцию дирижера, в мгновение ока овладевшего ситуацией, и воздать должное строгой исполнительской дисциплине воспитанного им коллектива.

Марк Бушков значительно удачнее выступил в предыдущих турах с Чаконой И. С. Баха, Пятой сонатой Э. Изаи и Сонатой С. Франка. Но что же его ошибки в финале – случайность, недостаточная подготовка к третьему туру или виртуозный предел, который предслышался еще в «Последней розе лета» Г. Эрнста и каприсах Н. Паганини? Хорошо бы ответить, слово все-таки – серебро. А будущее поставит пробу на серебряной медали финалиста.

Третья премия – Донгюнь Ким. Этому успеху мы радовались искренне и как бы предчувствовали его в отчетливой линии конкурсного пути юного корейского скрипача, в литой Чаконе, благородно-страстной «Поэме» Э. Шоссона, покоренной и покоряющей лирике Чайковского.

Из конкурсных записных книжек:

«Вдохновенная мужественность и мужественное вдохновение при феноменальной интуиции формы, когда экспрессивная река каким-то чудом выбирает для себя самое крепкое, окаймляющее структуру русло».

Четвертая премия, разделенная между двумя конкурсантами, казалась спорной. Но теперь она видится символическим центром, обеспечивающим устойчивость конкурсного пьедестала. Здесь сошлись «скрипичность», состязательная выносливость, которые к финалу окончательно определили игру Маюми Канагавы, и располагающая к себе музыкальность чистой воды Айлена Притчина. Между этими полюсами – выдающимися скрипичными качествами и самобытным творческим мышлением – и возникло итоговое электрическое напряжение. От первой к шестой премии пробежала эта вольтова дуга.

Можно не разделить театральности, в иной раз самодовлеющей эффектности трактовок Сергея Догадина. Но мастерство, опыт этого артиста победили более чем заслуженно. Мастерство – не только блестящее исполнение какого-нибудь стаккато вниз смычком. Мастерство – в умении определить удельный вес каждого произведения программы, грамотно распорядиться виртуозным материалом, сделать его своим или, как было в Двадцать четвертом каприсе Паганини, приспособить к себе. Это не возбудило и не могло возбудить разногласий среди публики и экспертов. Слышались отдельные голоса, что с предыдущей своей премии на XIV конкурсе Чайковского Сергей Догадин, в сущности, мало изменился, «играет одинаково». Если и так, то нужно добавить: одинаково хорошо. По-прежнему, нет сомнений в том, что участие и победа Сергея Догадина были необходимы скрипичному конкурсу, не знавшему последние годы первой премии, не меньше, чем самому победителю.

Милан Аль-Ашаб передает всем, кто, подобно автору статьи, воспринял его «шестую премию отчуждения» личной обидой, короткое пожелание: «Кажется, вы расстроились сильнее меня, но лучше всего не думать об этом, а смотреть вперед». На самом деле, интересно, как будет развиваться этот музыкант, этот природный виртуоз, не декларативно заявивший о праве быть собой – сдержанным сценическим поведением, своеобычной манерой снимать смычки, свидетельствующей о полной раскрепощенности исполнительского аппарата, несуетливой повествовательностью интерпретаций, мышлением шахматиста, продумывающего нестандартные игровые комбинации, наконец, творческой генеалогией, сплетением культурно-национального орнамента Богемии и характерной ближневосточной тоски (кто слышал, как скрипач интонировал нисходящие секунды гармонического минора в канцонетте П. И. Чайковского, непременно меня поймет).

Из конкурсных записных книжек:

«Музыкант купался в находках, радовался каждой освежающей детали и все время выстраивал особые взаимоотношения с музыкой и со временем. Это важно, потому что из-за детализации многим показалось, что исполнитель растворяет форму, не чувствует целого. Но мне кажется, что здесь нужно перестроиться в ощущении формы-процесса и от Аристотелевой логики перейти к парадоксальной, выраженной Лао-цзы так: «Великая прямота кажется непрямой».

Теперь расстановка сил определена, но не стоит конкурсный ранжир представлять в виде беговой дорожки с разными стартовыми номерами. Разумеется, рынок, будь он родовитым заказчиком прошлого или менеджером на ключевых позициях в музыкальном бизнесе наших дней, возьмет свое. Но свобода художника и его задача произнести свое слово в искусстве во всякое время подчиняется парадоксальной логике. И к этому нечего добавить. Мудрый Лао-цзы все сказал.