Конкурс Чайковского
– Вы участвовали не в одном вокальном состязании, во многих из них становились лауреатом. Среди них конкурс Чайковского был каким-то особенным?
– Состязаний было много, но абсолютных побед только две – на конкурсах Глинки и Чайковского. От последнего остались впечатления разные, но если и есть что-то негативное в воспоминаниях, то оно связано с моими личными обстоятельствами того периода жизни, а не с конкурсом как таковым. Прямо перед вторым туром меня выселили из общежития Московской консерватории, хотя я еще являлась аспиранткой, но там были какие-то административные пертурбации, и в итоге я осталась без жилья. Меня приютили знакомые, накануне второго тура я перевозила к ним все свои вещи, была в расстроенных чувствах – все это не способствовало концентрации на пении, на конкурсной программе. Конкурс Чайковского, безусловно, самый сложный из-за обширности и разнообразия программы, которую необходимо петь. Такого нет, мне кажется, нигде: и старинная ария, и современная, и камерная музыка, и оперная, обязательный русский репертуар. Огромная программа на тридцать минут на втором туре, которую надо суметь выстроить так, чтобы и силы свои рассчитать, и произвести впечатление, и чтобы произведения сочетались, чувствовалась в них какая-то единая стилевая основа – это все очень сложно. Еще был один момент: на жеребьевке я вытащила предпоследний номер, следовательно, пела второй тур одной из самых последних, и третий тур у меня был буквально на следующий день после второго – никакой передышки. И в довершение всего стоит сказать, что накануне конкурса я прилетела из Хьюстона, где была на стажировке – организм перестраивался, адаптировался, переживал смену часовых поясов… Короче, все три тура я пела в состоянии стресса.
– Это, наверно, помогло собраться и выступить, насколько я помню, блистательно. А позитивные воспоминания остались?
– Конечно, и их намного больше. Первое и самое главное – как только я вышла на сцену в первом туре, я почувствовала исключительно позитивную энергетику зала, доброжелательную атмосферу, положительно настроенное жюри. Ирина Петровна Богачева, председательствовавшая в тот год, улыбалась всем, всех подбадривала. И, несмотря на все внешние обстоятельства, такой настрой очень поддерживал – я не могу сказать, что как-то особо нервничала, переживала. Обстановка была хорошей, сопутствующей творчеству.
– Бытует мнение, что конкурс Чайковского, как раз в силу его статусности и престижности, это сплошные интриги, подводные течения и камни, лоббирование чьих-то интересов и тому подобное. Вы чувствовали на себе что-то из этого? Или «дурная» слава конкурса сильно преувеличена?
– Наверное, сегодня уже можно об этом говорить и не показаться нескромной, но я отвечу на ваш вопрос словами Евгения Нестеренко, который был членом жюри и с которым мы говорили о конкурсе год спустя в Вене, в период моего дебюта в Венской Опере. Он тогда мне сказал: «Ты спела первый тур, и мы все поняли – вот это первое место. Все члены жюри говорили в один голос – если она будет петь так и дальше, два других тура, то это гарантированный победитель».
– У меня были такие же впечатления. Было много хороших исполнителей, очень достойных конкурсантов, но вы были бесспорным лидером со значительным отрывом. Стало быть, интриги вас не коснулись, потому что слишком очевидна была некая объективная реальность?
– Да, я ничего не почувствовала – никаких подводных течений. Президентом конкурса должен был быть Ростропович, который, увы, скончался за месяц до его начала, и на открытии Ирина Петровна нам сказала, что в память о маэстро будет приложено максимум усилий, чтобы этот конкурс оказался безупречно объективным. В жюри у меня не было никакой поддержки, никаких своих людей – ни Галины Алексеевны Писаренко, моего консерваторского педагога, ни Дмитрия Юрьевича Вдовина, с которым я тогда начала заниматься – именно он меня готовил к конкурсу.
– Как произошла ваша встреча с Вдовиным? Почему именно он? Ведь у вас уже была замечательная база, полученная у Писаренко?
– Я знала о Вдовине давно, как-то мы даже беседовали, в частности после конкурса Виньяса, куда он приезжал со своими учениками, и он давал мне очень полезные рекомендации относительно моего пения. Но судьбоносная встреча произошла в Хьюстоне: когда я там была на стажировке, он приезжал с мастер-классами, я их посещала и поняла, что это именно тот мастер, у которого я могу еще много чему научиться. Зацепило то, что он говорит, как показывает, на чем делает акценты. Вдовин дает европейскую манеру пения, наносит тот лоск, без которого серьезно двигаться в профессии, в международной карьере сегодня невозможно. Конечно, почва должна быть подготовлена, и, действительно, в консерватории у Галины Алексеевны я получила прекрасную школу, базу, на которой и зиждется мое искусство. Но в консерватории все-таки совсем другие задачи – там мы много занимаемся техническими вопросами, развиваем диапазон, выравниваем регистры, укрепляем голос – решается множество школьных, базовых задач, без которых просто невозможно идти дальше. Занятия с Вдовиным – это уже другой, следующий этап, когда много внимания уделяется интерпретации, образам, стилистике, языковым моментам. Кроме того Вдовин очень доступно, просто и понятно объясняет. Кстати говоря, и многие технические, школьные проблемы он тоже исправляет – даже после консерваторского курса, как правило, у вокалистов остается еще немало слабых мест, «зазоров» в голосе, которые мешают свободно себя чувствовать в профессии. Вдовин очень сильный педагог в плане работы с разными стилями музыки – он очень хорошо это чувствует, много знает и может доступно объяснить ученику. Я впервые столкнулась со столь серьезной работой именно со стилями произведений в Хьюстоне, но с Вдовиным прогресс в этом направлении пошел гораздо быстрее и легче.
– Сколько времени вы провели в Хьюстоне?
– Стажировка трехлетняя, но я оставалась там только два года, поскольку после победы на конкурсе Чайковского посыпались ангажементы, причем очень серьезные – с Риккардо Мути, в Ковент-Гардене, в Венской Опере, – и совмещать стажировку с контрактами было просто невозможно. Хьюстонская Опера очень ревностно относится к своей программе, девять месяцев в году ты должен там сидеть безвылазно – они даже на прослушивание в «Мет» меня отпустили с большим трудом – что уж говорить об исполнении контрактных обязательств где-то в Европе или в России.
– Словом, после конкурса Чайковского у вас началась совершенно другая жизнь. Можно ли сказать, что именно конкурс Чайковского стал для вас судьбоносным?
– Да, для меня этот конкурс явился тем стартом в карьере, после которого изменилось абсолютно всё. Я, например, была в числе лауреатов конкурса Виньяса 2005 года, получила третье место, что не так уж и плохо, там было множество импресарио, директоров театра, в жюри были влиятельные вокалисты, например великая Джоан Сазерленд, но для меня участие и лауреатство в этом конкурсе прошли абсолютно бесследно – никто ко мне не подошел по окончании, ничего не предложил.
– Как вы для себя это объясняете?
– Я думаю, что конкурс Чайковского гораздо более значимый и важный в мире, чем все прочие конкурсы. К нему приковано больше внимания прессы, он лучше и шире освещается в мировых СМИ. За его ходом следят, интересуются участниками. Это действительно очень большое и значимое событие в музыкальном мире. Тот же конкурс Виньяса имеет узко национальное значение, он интересен прежде всего испанцам и гораздо меньше всем остальным. Конкурсов ведь очень много, в том числе и хороших, уважаемых, престижных, но по моим ощущениям конкурс Чайковского возвышается над всеми и, может быть, в мире можно назвать еще два-три сопоставимых состязания – не более.
– То есть наш конкурс весьма резонансный в мире?
– Безусловно. И очень уважаемый. Несмотря на все разговоры, которые имели место в постсоветское время о падении его престижа, ангажированности жюри и прочем подобном. Наверное, все это не прибавило имиджу форума очков, но уверяю вас, что и сегодня реноме конкурса в мире очень высоко.
– Возвращаясь к вопросу о педагогах, скажите, чем отличается школа Писаренко? У нее ведь очень много успешных учениц.
– Галина Алексеевна дает надежную базу в профессии. После нее у меня не оставалось чисто технических проблем. Кроме того, она очень много мне дала в плане интерпретации русской музыки, теплоты и проникновенности исполнения, выразительности. Галина Алексеевна сама очень тонкий мастер и человек энциклопедических знаний – она может дать очень многое ученику. Она очень участлива, болеет за своих учеников, помогает всем, чем может – не только в профессиональном плане, но и в житейском, бытовом. Например, она мне дала денег на билет в Барселону, когда нужно было лететь на конкурс Виньяса – я не могла себе этого тогда позволить. Ее гостеприимный дом всегда был открыт для нас – она и накормит, и обогреет, и посоветует в нужный момент, что и как сделать.
– Она не сердилась на вас, что вы «доучивались» у другого педагога?
– Не думаю – она очень интеллигентный и умный человек. У нас был небольшой период охлаждения, но потом все наладилось. Она прекрасно понимает, что певцу надо развиваться, попробовать что-то еще, совершенствоваться, взять лучшее от разных мастеров. В свое время я и к ней сбежала из Казанской консерватории, потому что почувствовала, что там мне дали уже все, что можно было взять, и нужно идти дальше.
– Перевестись в Москву было сложно?
– Да, совсем не просто. Первый раз я попробовала после второго курса и меня не взяли – секретарь комиссии даже сказала, что я профнепригодна… Потом я приехала через год, уже зная от Любы Петровой, ученицы Писаренко, которая гастролировала в Казани с «Травиатой», у кого именно я хочу учиться, и меня вновь не взяли. Я сумела все-таки поговорить с Галиной Алексеевной, выразить свое желание учиться у нее, и именно она мне позвонила осенью и сказала, что есть возможность поступить на только что открывшееся тогда платное отделение. В итоге меня взяли на него с понижением курса – вот такая, совсем непростая история. В Казани я сидела на двух стульях – училась на дирижерско-хоровом и на вокальном, никак не могла выбрать, на чем же мне остановиться, что сделать своей профессией.
– То есть вы не сразу решили стать певицей?
– Нет, я ориентировалась на дирижирование, на хор. Приобщение к опере и пробуждение желания петь было очень постепенным. Слушала записи, особенно много Каллас, читала что-то, смотрела спектакли зарубежных театров по телеканалу «Культура», и меня стало это захватывать все больше и больше. Ярким поворотным моментом как раз стали выступления Любови Петровой в Казани, когда я поняла точно, что это мое.
– А Галина Алексеевна советовала участвовать в конкурсе Чайковского или отговаривала?
– Нет, очень советовала. Я не хотела – мол, такая молва о нем, да и трудно, готовиться надо специально, программа сумасшедшая. Но Галина Алексеевна настаивала, они вместе с Анной Адольфовной Маргулис отправили мои записи на конкурс, по которым меня и отобрали – я получила уведомление о том, что допущена к конкурсным прослушиваниям, даже не зная о том, что моя заявка подана.
– Если сравнивать конкурсы Чайковского и Глинки, где вы также победили, то что бы вы сказали?
– Конкурс Глинки тоже очень сложный, напряженный по программе, которую нужно исполнять – настоящее испытание. С тем же конкурсом Виньяса – никакого сравнения. Там по одной арии в каждом туре поешь и только в финале две. А на Глинке, так же как и на Чайковском – разноплановая, разностилевая, сложнейшая программа. Мой конкурс Глинки 2005 года проходил еще под председательством Ирины Константиновны Архиповой. И там была со мной такая же история, как и на конкурсе Чайковского – Архипова меня заметила с самого первого тура и практически вела как лауреата до конца. Поэтому и здесь каких-то интриг, несправедливости я не ощутила.
– А как же так вышло: то вас в Московскую консерваторию не хотели брать, а всего через несколько лет вы – явный фаворит двух важнейших наших конкурсов?
– Я думаю, что колоссальный качественный скачок произошел за эти годы и все это благодаря учебе в Московской консерватории и лично Галине Алексеевне. Об этом же мне говорила и артистический директор Хьюстонской Оперы Дайан Зола: впервые она услышала меня в 2002-м (она ежегодно приезжала в Москву на прослушивания) и тогда сказала: «О, какой хороший голос!», но пригласила меня в свою программу только в 2006-м, потому что до того считала меня не готовой, недостаточно обученной.
